И я негодовала на него. Да, его жаль. Он неправ. Он в чём-то тоже непоправимо глуп. Он предпочёл делать вид, что с Лизой всё было в порядке. Чтобы продолжать представлять её злодейкой, которая сломала ему жизнь. Так проще. Он делает это ради себя, чтобы заглушить свою боль и подавить чувство оставленности. Это печально. Но я не хочу быть ему анальгином. Я человек.
Он снизошёл до того, чтобы дать мне ещё еды. Ею набит бардачок. Но не это главное. Главное, что под многочисленными пакетами я разглядела свой паспорт. Хорошо, я хотя бы узнала, где он.
На заднем сидении не было ничего, кроме меня и еды. Оставшаяся коробка от сока натолкнула меня на мысль своими острыми углами… Но насколько острыми? Благодаря своей сестре я знала, что вены режут вдоль. Я могла бы порезать поперёк — это не страшно, но остановить машину ему бы пришлось. Но картон… Нет, такая штука не пройдёт.
Я продолжила оглядывать салон и вот впервые моё внимание привлекли валявшиеся под пассажирским сидением кеды. Мои белые кеды. Всё это время я провалялась без них, в одних носках, а теперь… Я потянулась за ними, чтобы надеть. Пока неясно для чего, но всё-таки.
— И зачем? — будто на автомате осведомился он.
— Что-то ноги замерзли, — соврала я.
— Выключить обогреватель?
— Нет, не надо, — какая забота, просто сказка!
Периодически он останавливал машину, чтобы я сходила в «кустики». Основная сложность заключалась именно в том, что кроме этих кустов и деревьев по обе стороны трассы ничего не было — ещё непонятно насколько тянутся эти леса. Бежать рискованно. Может, мы на пути в тайгу, в самом деле. В пролесках я искала острые ветки. Спрятать одну под одежду и… Ничего лучше подобных бредовых идей в голову не приходило. Но в любом случае, нужно было дождаться, пока мы будем проезжать какой-нибудь населенный пункт. Должны же они быть хоть где-то на нашем пути!
Я лежала, уперевшись ногами в оконную раму. Разбить стекло? Насколько оно прочно? С физикой у меня хуже, чем с биологией, если честно. Сила удара, прочность стекла… Оно довольно толстое. Но если быть обеими ногами, с максимальным усилием…
— Когда мы приедем, ты позвонишь родителям и скажешь, что с тобой всё хорошо, — он нарушил тишину.
— Хорошо? — переспросила я.
— Да. Ты скажешь, что сбежала по своей воле, — произнёс, как нечто само собой разумеющееся.
— Прямо как моя сестра, правда?
— Именно.
— А если я этого не сделаю?
— А выбор у тебя есть?
— Расскажу им правду, они обратятся в полицию, Вас посадят. Или… — я мечтательно закатила глаза. — Я убегу, сама обращусь в полицию, и Вас всё равно посадят.
— Ты переоцениваешь наши правоохранительные органы, — усмехнулся он. — Но подумай сама, зачем тебе всё это? Какие-то трудности, заявления, тяжбы, чья-то жалость, родители, вечно сравнивающие тебя с сестрой, отсутствие друзей, косые взгляды… Стоит ли к этому возвращаться?
— Я вернусь не к этому, — «я вернусь к Мише» — тут же додумала я, но побоялась произнести это вслух. Не хочу, чтобы он полоскал имя Миши. Да и вообще: я осознала, что моя жизнь была вполне пристойной, а большинство проблем я раздула. Всё пошло по наклонной как раз тогда, когда я впервые села в его машину… — Поступлю в институт, начну новую жизнь в Москве…
— Начать новую жизнь, — передразнил он. — Ох уж эта мифическая «новая жизнь». Все о ней мечтают, да мало кому удаётся ухватить. Столько разговоров, усилий, проблем, а в итоге? Жизнь всё та же. Старая жизнь тащится за тобой, как хвост за змеей.
Хренов философ.
— Хорошо… — выдохнула я. — Ну, а какое продолжение старой жизни ждёт меня, если я останусь с Вами?
— Не хуже того, что может случиться при другом раскладе, — пожал он плечами. — Но есть бонус: не нужно будет ничего решать, ни о чём заботиться. Просто делай, что я говорю и всё. Или не делай… Только оставайся рядом.
— Сама по себе я Вас не слишком-то забочу, раз уж на то пошло, да? Если задуматься, Вы ведь осуществляете надо мной насилие. Я, вроде как, Вас ненавижу. Вас это не смущает? — меня удивляло его отношение к жизни. К моей жизни. Будто я не человек, а кукла тряпичная.
— Ничуть, — абсолютно бесстрастный голос.
— Что же мне нужно сделать, чтобы Вы смутились? — у меня чуть ли не челюсть свело от злости.
— А ничего. Смущение — глупое чувство. Оно мне не свойственно.
— А сказать, какое чувство Вам свойственно, причём сверх всякой меры?! — я встретила его равнодушный взгляд в зеркале заднего вида.
— Скажи, если тебе хочется.
— Самолюбие, — я выплюнула это слово, как жвачку. Он лишь ухмыльнулся. Я попала в точку.