— О каких девочках вы говорите? — удивился Эдон.
— О трех сестрах принца и твоей невесты, Варвик. Где они? Очень сомневаюсь, что они в Лойткойтском аббатстве, где им следует быть, а, Тала?
— Их там нет, сир, — призналась она.
— Я так и думал, — сердито процедил Альфред. — Мне надо было раньше сюда приехать. Свадьба послезавтра, Тала ап Гриффин, и не смей возражать. Попробуй только ослушаться моей воли. Еще не поздно привязать тебя к столбу и выпороть, но пусть за бесстыдство тебя накажет эрл. Мне ясно одно — ты так осмелела из-за ваших с ним препирательств.
Король замолчал, глядя на нее осуждающим взглядом.
— Иди к себе и оденься. И не смей забывать, что ты лимская принцесса. Этот сан, кажется, слишком высок для тебя.
У Талы больше не осталось сил сопротивляться. Сердце ее было разбито суровостью короля и бездушием эрла. Она весь Лим готова была отдать за любовь, а он растоптал ее чувство собственного достоинства. Значит, Эдону приказали управлять ее землями. Но неужели для этого требовалось заманить в постель старшую дочь последнего короля Лима?
Эдон Варвикский никогда ее не полюбит и женится на ней только по прихоти короля. Кому же она теперь нужна, опозоренная? Особенно ее огорчало то, что ее народ не получит никакого возмещения убытков. Боги не захотели помочь Лиму. Они мертвы. И правда заключалась в том, что в глубине души Тала знала об этом очень давно.
Тала была в купальне, когда там появилась леди Элойя со служанками. Ее не обманула заботливость женщин — она понимала, что за ней следят. В этом не было нужды — вены вскрывать она не собиралась. Освященный веками обычай римлян, попавших в немилость, не привлекал ее даже сейчас. Но то, что за ней постоянно следили, удлиняло и без того длинный день.
Вода в купальне была очень горячей, а сама купальня — грязной. Из платья Тале выдали какую-то убогую накидку, из чего она заключила, что публичной порки ей не избежать.
Погруженная в тягостные мысли, она не обратила никакого внимания на то, что в Варвик продолжали прибывать люди. В течение всего знойного дня в крепости собрались все жители Лима. Они смешались с освобожденными мерсианскими рабами, викингами, воинами короля и монахами из Эвешемского аббатства.
Золотые ожерелья на шеях выделяли трех девочек из толпы. Как только король Альфред узнал, что младшие лимские принцессы находятся во дворе, он тут же приказал забрать их. С сестер сняли ожерелья и под конвоем отправили в монастырь. После отъезда девочек король объявил Венну и Тале, что их сестры посвятят свои детские годы служению Христу, а когда достигнут совершеннолетия, он сам найдет им мужей.
Зажав в кулаке золотые ожерелья сестер, Альфред внимательно всматривался в толпу, собравшуюся на Варвикском холме. Он угадал настроение людей и торжествовал победу.
Момент настал, и Альфред Уэссекский повел все население Варвика к берегам Эйвона. Отсутствовала лишь Эмбла Серебряная Шея — она с горсткой верных ей викингов ускакала в леса.
Солнце уже начало садиться. Лим был готов к крещению. Даже викинги Эдона, в своем большинстве беженцы с материка, где свирепствовали болезни и голод, не возражали принять христианство.
Решительным шагом король Альфред направился к реке и, остановившись на берегу, обратился с пылкой речью к собравшимся. Он знал, что многие последовали за ним из любопытства: посмотреть, что он сделает с ожерельями, ибо мерсиане верили — блестящая рука Брэнвин поднимется из воды и поймает золотые украшения, когда он бросит их в воду. Но он-то понимал, что этого не произойдет — ожерелья утонут, как камни, а вместе с ними исчезнут и людские надежды. Именно он, Альфред, обязан дать людям нечто такое, что заменит им эту потерю.
Точно рассчитав подходящий момент, он небрежно бросил три золотых ожерелья в середину Эйвона.
Чуда не произошло — золото навсегда исчезло на дне реки.
Альфред предложил народу Лима и викингам-язычникам начать новую жизнь — креститься и обрести вечное спасение в Господе. Затем он повернулся к епископу Нельсу из Ательни.
Епископ умел говорить со всеми: с печальными и потерявшими надежду кельтами; с викингами, закаленными напастями; с попранными в их правах мерсианами, которые не были ни англами, ни саксами, ни кельтами, а смесью всех племен. В своей волнующей речи Нельс превращал старых богов в христианских святых.