И человеческих рядом — тоже нет.
Ирия точно спятила? Самое время. Только сесть прямо на мерзлую землю и отчаянно взвыть. Кстати, первое уже выполнено. Драконья племянница сидит. А только что, кстати, стояла на карачках. В живописной позе «портовая красотка ублажает нетерпеливого матроса с долгого рейса».
Сидим? Сидим. Земля примятая, сухая. Твердая от многодневного (и многоночного) холода, но вот его-то как раз и не ощущается.
И ладно хоть не после дождя.
Всё, сидим — можно взвыть. Какая уже разница? Еще можно вскинуть к угольным небесам лицо, усмехнуться полной луне. Она сегодня — необычайно яркая. Все рваные пятна видно. Кто тут по ней скучал недавно? По той, что помнит бесстрашных?
Далекие светила — и ночные, и дневные, — милосерднее людей. Ирия это знала сама. Давно.
Светила — и бродячие собаки с ночными кошками. Те самые, чьи следы ведут сюда.
А вот выступивший из городской тьмы легконогий знакомец следов не оставляет. Хоть и обут в тяжелые сапоги.
В лунных дорожках чернеют тени спящих домов. Движется к дрожащей тени Ирии черный силуэт. У него своей тени нет.
Как и положено Хранителю Лютены. Последнему из призраков, еще не бросивших Драконью племянницу.
— Графиня… — отвешивает он вежливый полупоклон.
Издевается? Пусть.
Его вроде бы мягкий голос всё равно режет отвычный слух.
— Графиня…
— Нет… герцогиня или королева! — смеется голая девчонка в лицо одетому михаилиту.
— Ну не звать же мне вас краденым титулом. Даже если вы не сами его украли. Вы — не герцогиня Тенмар, пока жив законный герцог и не женат на вас. Впрочем, наполовину вы правы: вы — королева.
— Эвитанская? Уже?
Она забыла еще и собственную свадьбу? Вкупе с брачной ночью?
— Лингардская. Не угодно ли одеться, Ваше Величество?
Призрачный друг, настоящая одежда. Теплая и сухая. Привычно мужская. Если Ирия еще способна что-то различать. И чувствовать.
— Идемте в таверну. Вам лучше поесть и выпить горячего вина.
Среди пьяной солдатни? Чтобы теперь уже точно ничего не забыть?
— Выпила я уже сегодня достаточно. И посетителей… видела.
— Тогда просто поесть. Солдатню вы теперь перекусите пополам — по крайней мере, некоторых. Но их там нет.
Он еще и мысли читает?
— Я — волчица? — Вариант не хуже других. И не бредовее спятившей реальности. — Или собака?
— Рысь, — вполне серьезно заявил он. — Как и положено наследной королеве древнего Лингарда. Хоть волки у вас в роду рождались тоже.
Так уж вышло — не крестись —
Когти золотом ковать,
Был котенок — станет рысь,
Мягко стелет — жестко спать! [2]
Теперь ясно, откуда столь сильные запахи, режущие слух звуки, необычайно обострившееся зрение. Не от безумия.
— А Анри?
— Не знаю, сможет ли он еще. Слишком поздно обрел Силу. Меняться нужно в более юном возрасте. Но зато новый герцог Тенмар сможет многое другое.
Новый. Потому что старого больше нет. Непобедимый Старый Дракон в последней схватке проиграл смерти.
Из уютной таверны льется мягкий свет. И влечет мелодичное пение. На древнем, давно забытом языке. Или полузабытом. Смутно знакомом, но непонятном…
Низкий порог остался позади, и золотистые стены отделили от бедного квартала. А слова странной песни вдруг стали понятны. Все — до единого.
Шелком твои рукава, королевна,
Ясным месяцем вышиты горы [3]…
Не хуже, чем «Был волчонок, станет волк…»
— О ком эта песня?
— Кто знает? — бесстрастное лицо, печальные глаза. У Джека были так же, только не черные, а золотые. — Может, и о тебе.
Какие странные здесь фрески. Кто придумал раскрасить стены бедной таверны?
— Вряд ли, — Ирия заняла пустующий столик у окна. Плотно завешенного странной темно-синей гардиной — тоже расшитой сюжетом прежних лет. Бурным морем с нависшей над столом волной. — Меня никто и никогда так не любил. И уже не полюбит.
— Всегда ли ты замечала чужую любовь?
Поют цимбалы, зажигательно пляшут банджарон. Вьются алые юбки, звенят монисты.
И такие же пары кружатся на фресках. Будто живые.
И рвется из окна в таверну бурное море.
Подобное безумие можно вынести. Оно даже красиво.
Юная подавальщица скользит между чисто вытертыми столами. Забирает грязные тарелки и старинные кубки, приносит новые. Осторожно звенит ложками. Со смехом принимает деньги.
— Меня опять не видят? Это потому, что я — рысь?