Юлиана возится с Вики гораздо больше… но мачеха — это всё же не родная мать.
— Константин был один, не считая Зои. Чем ему это помогло?
— С ним — особый случай. А вот Вики свергать некому. У тебя нет таких братьев.
Да. Уже нет.
— У нас в Мидантии кругом — особые случаи.
Ночной ветер настойчиво шевельнул плотной портьерой. Впустил легкую прохладу ночного сада. Зимнего. Голоса птиц и легкий аромат полуночных цветов. Чем-то схожий с духами Юлианы, кстати.
Почему никак не удается вспомнить, с чем связаны фиалки? И что они значат для Юли?
— Эжен, не забывай: если я рожу сына, Вики уже вообще не будет наследницей.
— Но останется при этом принцессой. Уйма прав и гораздо меньше обязанностей. Или тебе так уж нужна на троне именно она?
— Не смейся. Она, в конце концов, моей крови. Племянница все-таки.
А собственный сын твоей крови не будет?
Константин тоже был отцу племянником. Родным.
Юлиана чуть дернула точеным плечом — колыхнулся пеньюар цвета весенней листвы. В цвет ее глаз. Только чуть светлее.
Впрочем, Юли идет всё. Оттеняет ее собственную красоту.
— Эжен, я тебе уже говорила: это я должна была стать ее матерью. И все эти годы, пока она росла, я об этом думала. Кроме того, я хочу, чтобы в Мидантии хоть раз взошла на престол женщина. Сама, а не через алтарь и венец. Чтобы именно ее короновали. Чтобы она стала императрицей, а не женой императора. Чтобы царствовала сама — по праву рождения.
— Юли, ты всё же многовато читала в детстве, — рассмеялся Евгений.
— А с чьей подачи? Я честно считала, что с одной красоты толку мало. Даже моей. Мне хотелось быть умной, как вы с Констансом. Но я и сны в детстве странные видела, помнишь? О быстрых колесницах без лошадей, о независимых женщинах в мужской одежде…
— Ага. И о студентках Академии. И о какой-то даме — влиятельном канцлере правительства. Юли, такого не будет никогда. Ты еще женщину-Патриарха представь… В высокой митре и в алой мантии.
— А что? Запросто.
Сейчас они говорят, как раньше. До… всего.
Когда Юли и впрямь могла взахлеб пересказывать прочитанное, советоваться, доверять. Даже если и тогда — уже не до конца.
— Кстати, знаешь, что говорят в народе? Софииуже простили все ее грехи. Теперь она — невинная, добродетельная жертва, а я — бесстыжая развратница. Мне приписывают любовников даже больше, чем я сама себе сочинила. А еще я собираю коллекцию их сердец. И храню у себя в тайной шкатулке, в будуаре, под замком. Как наш сумасшедший предок — трупы врагов в сыром подвале.
— Ну, нам лично он не предок. Ту династию свергли еще до Зордесов. Тебя всё это оскорбляет?
— Забавляет и веселит. — Юлиана неотрывно смотрит в золоченую раму. А Евгений — в ее отражение. — Не запрещать же нашим добрым подданным чесать длинными языками. В конце концов, я восемнадцать лет ждала, пока наконец станет можно предаваться всевозможным порокам и развратам на законных основаниях.
— Ждала — все восемнадцать лет? Прямо с рождения?
— А то и с зачатия. Ты забыл — это я когда-то возмущалась, что мальчишки шляются по дорогим куртизанкам, а для девочек куртизанов почему-то не придумано? Сиди себе, читай книги и представляй одну теорию, как последняя дура. На основании чужих книжных фантазий.
— Почаще это говори, тебе еще не то припишут, — рассмеялся Евгений. — Юли… считай меня полным идиотом, но я так и не вспомнил. Фиалки — это откуда? Что-то из нашего общего детства, да?
Какой-нибудь затейливый герб придуманных в ту пору стран? Константин рисовал их просто великолепно. Кажется, что помнишь всё, никогда не жаловался на память, а тут…
— Считай, я просто пошутила.
— Ты обиделась, а не пошутила.
— Если бы обиделась — ты бы в ту ночь спал один. Или с еще не набранными томными одалисками… Ладно, Эжен. Просто это тоже глупость. Но и впрямь из детства — в том числе. Помнишь, я как-то взяла и нарисовала острые такие, устрашающие шипы не только розам, но и всему прочему цветущему — одуванчикам, фиалкам? А то несправедливо, что у роз есть, а у остальных — нет. Но на самом деле против правды не попрешь, верно ведь? И шипов у фиалок, одуванчиков и всяких там лютиков природой не предусмотрено. И ты мне тогда об этом сказал. Я еще очень расстроилась… А после свадьбы я пыталась дать тебе понять, что ты можешь мне верить. Потому что большую часть моих шипов ты сам придумал. Нарисовал их мне, как я в детстве, и поверил. Потому что они вроде как должны быть…
Юлиана вдруг шатнулась, прижав тонкие пальцы к бледным вискам. Блеснул в рыжине еще не снятый изумруд.