Лилит поначалу хотела поискать корову, но потом передумала.
- Это не я обижена, обижена сама природа. Пусть знают, как идти против природы, она сама дает ответ: никак, силенок маловато. Пусть знают.
И они узнали. О самодовольстве, о дерзости, об уверенности в своей правоте. Узнали и решили, что надо этот ларчик поскорее закрыть, пока из него не вылезло то, что не ожидаешь от юной девушки. Ее еще больше загрузили монотонной работой, призванной выматывать все силы у человека с живым разумом. Теперь вся ее работа находилась преимущественно дома, дабы оградить ее от лишних размышлений, чтобы она не сбилась с заботливо проложенной для нее дорожки.
Она варилась в этой хижине, мариновалась в собственном соку и все равно никак не могла уместиться в представления о том, какой она должна быть.
Ее терпели, а потом начались претензии к самому живому существу, поселившемуся в этой хижине. К выродку, к изгою, к чудовищу, которое всего-навсего имело наглость быть таким, каким оно являлось на самом деле. Это чудовище даже не было самим собой в полной мере, оно сутулилось под стать росту людей, прятало когти и делало голос в разговоре высоким, чтобы никого не пугал проскальзывающий сквозь слова рык. Этот дикий зверь жил в хрупком тельце болезненной с виду девушки, на самом деле здоровой более, чем все остальные. Вряд ли читатель скажет, что эта девушка действительно была чудовищем, он скорее назовет ее обычной, ничем не примечательной, но в доме людей, желающих одной лишь предсказуемости и покоя, эта девушка была злой силой, наказанием, бедой. А чудовище, еще маленькое и наивное, пыталось уместить себя в этот крошечный крестьянский дом, обломав себе когти, но при этом надеялось остаться прежним, таким же диким, смышленым и проворным, и не замечало или не хотело замечать, как становится совсем ручным сутулым плешивым зверем, который в зубах таскает свой же поводок.
Так Лилит начало воротить от себя самой, и была бы воля, она сама себя бы выкинула, но к сожалению или к счастью, такое природой не предусмотрено. Ее воротило и от слова церковь, а еще больше от слова замужество, которое при ней все чаще произносили вместе со словом необходимо. В тайне от всех на поклялась самой себе, что никогда не выйдет замуж, потому что совершенно не видит в этом для себя никакого удовольствия и никакой пользы, а одни беды и в некоторой степени даже фатальные последствия, а в жертву она себя приносить никогда не собиралась, как бы красиво об этом ни заливала церковь. От парней она воротила нос, с отвращением наблюдая в их расширенных зрачках и раскрасневшихся щеках одно лишь скудоумие и животные повадки. Вот кто был настоящим чудовищем, думала она, парень из соседней деревни, что несет тебе букет полевых цветов. В конце концов, она могла спросить себя, что и зачем я делаю, и незамедлительно дала бы себе ответ. Когда она задавала этот вопрос своим воздыхателям, ответа она чаще всего не дожидалась, а если и дожидалась, то ответ обычно нес мало смысловой нагрузки и превалировал междометиями. Лилит воротило от людей, а для них она была надменной уродиной или чудовищем воплоти.