***
Доступ к некоторым граням личности можно получить только благодаря переломным моментам. Лилит в очередной раз снился сон, старый сон про подводный ад, только теперь сон имел продолжение и мучил ее дольше. В этом сне она обнаруживала себя скелетом, брошенным в море родным отцом, и вновь она в этом сне цеплялась ребрами за крючок, путалась в сетях, и в очередной раз пугала бедного рыбака, который тянул ее изо всех сил наверх в надежде на крупный улов. В этот раз рыбаком оказался священник. Он выловил ее на свою лодку, а затем так же, как в предыдущих снах, в ужасе плыл к берегу. А Лилит, гремя костями, никак не могла отделаться от спутавших ее сетей.
После этого сна она решила, что может быть найдет ответы в церкви, от которой бежит, и пошла со своей семьей на проповедь.
Собор в мягких лучах юного солнца устремлялся к лазурному небу серебряным шпилем, увенчанным крестом из двух металлических пластин. Высокие окна арки, обрамленные простой, но изящной кладкой, и прекрасное резное окно-роза казались волшебными глазами собора. Высокая дверь приветливо впускала прихожан. Сутулые, уставшие, в обносках, они тянулись к собору, словно к чуду, желали войти в его двери и выйти из него обновленными. Внутри длинные ряды скамеек были заняты полу-босыми людьми в мешках вместо одежды. Лилит не хотела смотреть на людей, она разглядывала высокие молочные своды, витражи в высоких окнах, длинный крест на алтаре.
Она чувствовала себя самозванкой, варваром, пришедшим в здание, покинутое высшими существами, оставленное низшим, грубым, таким, как она. Даже когда на алтарь вышел священник, ей казалось, что он самозванец, он не принадлежит этому месту и сам не понимает, что он тут делает. Все происходящее пугало своей ирреальностью, не давало вслушаться в слова священника, заставляло озираться по сторонам и вглядываться в лица людей. Лилит стало страшно. Мир стал игрушечным, картонным, люди - гротескными персонажами какой-то дьявольской книги.
И тут Лилит, одернутая матерью уже в который раз, еще сильнее вывернулась и увидела то, что поразило ее до глубины души. На балконе, у стены, стояла махина безумного вида. Сверкающее множество труб, нависающих в безмолвном торжестве, обхватывало пространство своим словно атакующим видом. Откуда здесь это? Что это? Откуда взялось? Ей не ответили ни на один вопрос.
Грузный с одышкой поп в черной потасканной рясе затянул длинное чтение какой-то священной скучной книги. Лилит смотрела на лица прихожан и видела в них благоговейную тупость, они слушали и совершенно не понимали писание. Затем он, подавляя зевоту, закрыл пыльный томик и почесал сальную бородку. Он с некоторым нахальством начал говорить о том, как важно любить своих врагов и быть смиренными, как дорого стоит кротость и послушание, как важно уметь согласиться со всем, что происходит в жизни и полюбить ее со всеми ее неурядицами. Под неурядицами он подразумевал голод, войну и бесчисленные сожженные деревни. Он грозил пальцем воображаемым огневолосым за то, что они отказались покориться и в последствие, по его мнению, за это поплатились. Он винил их в этой древней страшной войне и говорил лишь об одном:
- Мы должны смотреть на святых, мучеников, и брать с них пример, и если не стать мучениками, то хотя бы стать мудрыми. Настоящий мудрец должен быть таким, чтобы к нему подошли во время молитвы, нассали ему на голову, а он бы и глазом не моргнул и продолжал молиться.
Все в приходе стали живо обсуждать свои и чужие способности к терпению в такой ситуации, стали сетовать на то, что всем не хватает смирения.
Одноглазый Вежка сказал:
- Если бы на меня нассали, я бы сначала это, за дрын схватился, а уж потом подумал, нужно аль не нужно. Вот оно, значит, думать-то надо наперед, оказывается.
У Вежки было прозвище крохобор, он был чем-то вроде местного героя. Им восхищались все, кроме его подлюки- жены, о нем говорили, что он сберег вершок веревки за счет глаза. Той осенью Вежка утеплял крышу, да так экономно, что сена на ней на первый взгляд и не прибавилось. Жена, посмотрев на результат, которого ждала до первого снега, отчитала его, обозвала крохобором и наказала нести еще сена да поскорее. Он ни в какую, да давай спорить прямо с крыши, мол не крохобор он, а бережливый, а она зажралась, скотина бездонная, всего ей мало. Орал, орал, да как топнет ногой от злости, что повязанные на узелок шаровары слетели и оголили его понурый зад. Узелок этот был столь плох, что хвостики едва торчали, и длина их не превышала ширину веревки. Жена Вежки покатилась со смеху, а он насупился еще больше и пошел грозить кулаком, кто в доме хозяин, да как упадет глазом прямо на сучок, торчащий из-под тощего стоя сена.