Лилит Вежкиной истории не знала, и в ее голове все еще коренилась наивная мысль, что взрослые не могут быть глупыми, глупыми бывают только дети. Ей все это казалось сном, этот морок безумия ей хотелось разрушить, ей хотелось посмотреть, станет ли мир враждебным, если она коснется вопросом его тайн. Ей казалось, мир звенел тишиной, ей казалось, махина из труб накалилась и нависла над ней, ожидая момента, когда девочка выйдет из оцепенения и выдаст себя. Скажет: я самозванка. И Лилит доверилась дьявольской махине из труб и спросила священника:
- А зачем терпеть?
Тут же закудахтали старые наседки, тут же затопотали:
- Как же ж ты, милая жить будешь, коли терпению не научена?
- А случится что, сразу в петлю?
- Большая, вроде, девка, а глупости какие спрашиваешь.
Поп подавил грузную отрыжку и нехотя ответил:
- В терпении сила, в лишениях сытость. Что ж за глупые вопросы?
- Разве сила не в том, чтобы отойти, когда на тебя ссут?
- Ты еще будешь спорить со мной? – лицо толстяка в рясе побагровело от гнева.
- Целуй руку, - мать гневно смотрела а нее, морщинка между бровей подрагивала.
- Не буду, - с каким-то ужасом, отвращением и неуместной гордостью произнесла Лилит.
- Целуй, - мать схватила ее за голову и толкнула к поповской руке.
Лилит увернулась и выбежала из церкви. Мать поклонилась и пятясь, не поднимая взгляда вышла за ней.
- Дрянь такая! Как ты смеешь произносить такие слова в церкви?
- Я слова попа повторила.
- Во-первых, он не поп, а священнослужитель, а во-вторых, он старается объяснять ближе к народу, не надо переиначивать. Он ради нас опускается, чтобы нам помочь, а мы наоборот должны рядом с ним возвыситься. Чтобы его труды не пропали даром.
- Какие еще труды? По внушению людям, что на них можно ссать, а они должны терпеть? А самый обоссанный будет еще и самым мудрым. Нет уж, спасибо, лучше я буду глупой, но не обоссанной.
- Ох, нет отца, чтобы тебя бить, да хорошо теперь есть мужик в доме, он тебе объяснит, как надо со взрослыми разговаривать.
- Это еще зачем?
- Может ума у тебя прибавится. В тот раз на проповеди встретила соседей из Луковой деревни, бабку и внучку. Бабка сначала спросила, где ты, так я не смогла соврать, из-за тебя позорилась. Пришлось сказать, что ты ни в какую не идешь с нами на службу, а она и говорит, бить тебя надо. Говорит, я свою Фроську всегда била и буду бить, она у меня умной только благодаря этому выросла и благодарна мне за это.
- И что, Фроська действительно благодарна?
- Не язви. Девка и впрямь умная выросла, стоит смирно, никуда не лезет, лишнего не говорит. Кивнула да глаза опустила. Ох, была бы ты такой. Хорошо, теперь, есть, кому бить. Ох, придем домой.
***
К шестнадцати годам Ли стала невыносимой. Она спорила со всеми и обо всем, она считала жизнь борьбой. Борьбой за что? Она бы не ответила, она уже позабыла. К шестнадцати годам у нее не было друзей, а отношения с матерью были холодными и напряжёнными. Причина её злости была в том, что она вдруг ясно поняла, ее никогда не любили. Человек долго идёт к осознанию бесчувственности родителей, часто он не в состоянии признаться себе в том, что они его не любят и никогда не полюбят. Не могут его полюбить просто потому, что мир сказал: "родители любят своих детей безусловно, какими бы они ни были", а дети в это наивно верят, считая пинки и оскорбления частью программы. Нужно быть безумцем или чудовищем, чтобы остаться наедине с собой и сказать себе честно, не пряча глаз: меня обманули, мои родители меня в самом деле никогда не любили, вот доказательства.. . Она призналась себе в этом, методично разложив эти доказательства перед собой. Шестнадцать лет она верила в то, что ее убивали из-за излишней заботы и любви, но ее иллюзии, наконец, стали холодным ветром, солнце внутри погасло. Она была не из тех, кто предпочитает сладкую ложь. И от горькой правды она стала злой, злой на весь мир. Такой она стала быстро, причиной тому понимание, как жестоко с ней обошлись. В детстве она ещё верила в безусловную правоту взрослых, но теперь нагло требовала эту правоту обосновать, а если от нее требовали уважения, то они требовала в ответ заслужить ее уважение, потому что выбивать его из нее было бесполезно. Она стала гадкой и вечно угрюмой. Она перестала здороваться со своими братьями и сестрами. Дни казались ей одинаково серыми, у неё не было сил видеть их лица каждый день, откуда взяться силам на приветствие. Она будто постарела, нажила фиолетовые круги под глазами и опущенные уголки рта. Ли чувствовала себя в тылу врага, хотя мать и отчим постоянно повторяли, что они ей не враги и желают лучшего. Она хотела умереть, это было бы лучшим исходом, но она была трусливой. Будущего не было, прошлое было утрачено. Она хотела, очень хотела, но не могла вернуться в тот возраст, когда черная обида ещё не поселилась в ее сердце. Она хотела перестать ненавидеть весь мир, но не могла. Все твердили одно и то же, что это переходный возраст и это пройдёт, что ей нужно больше работать и отвлекаться, но она чувствовала, будто та жизнь, которую ей предлагают, убивает её изнутри.
Тогда у нее и начались кошмары. Она тонула, задыхалась, гнила. Она бродила по рыхлой хвойной подстилке туманного леса вместе со своей семьёй и в этой толпе ей было страшно и одиноко. Она мерзла и плакала. Она садилась на трухлявый пень, а они, не оборачиваясь, уходили дальше, в туман, и пень трескался под ней и она падала в пропасть за своей спиной. Обычно эти мгновения смертельного полёта замедлялись, и она видела, как сверху на нее смотрит мать, и её глаза не выражают ничего. Она протягивает руку в бездну слишком поздно, намеренно поздно, за мгновение перед тем, как для Ли исчезает мир на дне обрыва.
Достаточно посмотреть такие сны пару месяцев для того, чтобы лес стал предпочтительнее собственного дома.
Достаточно и для того, чтобы понять, такие сны не снятся тем, кто привлекает внимание своим драматизмом, они снятся тем, для кого воздух отравлен, а тошнота вечный спутник пробуждения, тем, кто гниёт и смердит отвращением, а ночами рыдает о том, куда подевалось его солнце, но находит только боль, замкнутую по кругу и бродит по ней, бродит, пока обессиленный не умирает, чтобы вновь воскреснуть для нового ада.