Я даже помнила, как папа играл на гитаре на диване, когда навещал нас ещё детьми. Как он пел песни Битлз, а мы с Луной лежали, свернувшись калачиками, рядом с ним. Но я никогда не видела, чтобы отец выступал вживую на сцене для людей в зале.
Выйдя на сцену, отец прошёл к центральной стойке микрофона, стоявшей в освещённом кругу. С плеча свисала та самая гитара «Fender Jazzmaster», которую я видела в его студии. В ожидании, пока стихнут приветственные аплодисменты, с его лица не сходила искренняя улыбка. Слева от него уже стояла невероятной красоты бэк-вокалистка. Из-за подсветки её кожа казалась красноватой и золотистой, а вокруг головы, подобно ауре, светился круг из африканских волос. В глубине сцены за блестящей синей установкой также были видны ещё один гитарист и ударник. У басиста был тёмно-красный бас «Fender», и я подумала, что именно на него сейчас был устремлён взгляд Арчера.
Я стояла там и думала, скажет ли отец что-нибудь про меня? Произнесёт ли он моё имя?
– Здорово, Нью-Йорк, – сказал он, и по залу прокатилась волна восторженных возгласов. – Мы рады быть сегодня здесь, – улыбаясь, он оглянулся на ударника, поднявшего вверх палочки. – Нет лучшего места для меня, чем мой родной город, несмотря на то, что почти все мы приехали сюда из других мест, – он вышел вперёд и дотронулся до микрофона в стойке. – Я прибыл сюда из другого города, но это было так давно, что я даже не могу вспомнить, когда это было.
– Не так уж и давно! – выкрикнул кто-то из толпы.
Отец рассмеялся чистым резким смехом на гудящий зал.
– А по мне так давненько, – сказал он, растягивая последнее слово. – Но это неважно. Ведь самое главное, чтобы те, кого вы любите, оказывались там же, где и вы, верно?
Я обернулась посмотреть на людей слева от меня, но все они смотрели на сцену, на моего отца. Мне-то казалось, что я будто вся светилась, или какой-то знак над головой указывал на меня, но никто, кроме того парня на входе, не знал, что я его дочь. Даже не знаю, хотела ли я, чтобы кто-нибудь знал.
– Знаю, о чём вы думаете, – сказал отец, и я снова посмотрела на него. – Давай уже к делу, Кирен. Тогда поехали!
И он ударил по гитаре в аккорде. А я, совершенно бездумно, и даже не отводя взгляда от сцены, взяла Арчера за руку, переплетая его пальцы со своими. Но уголком глаза я видела, как он улыбался мне.
Я знала песни отца, все до единой. Я слушала их на своём Айподе на пробежках с Дасти и на магнитофоне, пока мама была на работе. Так что, даже стоя в одном помещении с отцом, даже слушая, как он играет передо мной, песни всё равно звучали немного одиноко для меня, так, как, скорее всего, они не звучали ни для кого больше в этом зале. Они казались немного грустными.
Всем остальным хочется увидеть шоу, увидеть того парня, который им нравился, когда он ещё играл в группе Shelter двадцать лет тому назад. Может, они даже следили за его карьерой все эти годы и покупали каждый его альбом: на виниле, на кассете, потом на диске, а потом снова на виниле? Но для меня это было просто полем для исследования, помогающим лучше понять отца. Сейчас я просто наблюдала за ним, и за теми людьми, которые смотрели на него. А ещё я просто слушала его песни, только теперь в концертном зале.
Музыка Луны как будто бежала куда-то, спешила, одновременно пытаясь заполнить всё пространство вокруг себя. Песни отца воспринимались по-другому. В них не было суеты, и они просто двигались в пространстве зала, заполняя его, как и музыка Луны, но так медленно, что можно было и не заметить.
Я смотрела на толпу, когда отрывала взгляд от отца. Свет от сцены отражался в лицах людей золотыми и серебряными тенями. Они качали головами в ритме песен или подпевали, иногда громко, широко открывая рты и улыбаясь, пока пели, а иногда тихо, лишь лепеча слова.
До меня дошло, что в его любимом городе он считался непогрешимым. В том, что он делал, не было никакого риска, ведь у него уже была поддержка. Он знал, что здесь только те, кто его любит. От этого его творчество казалось совсем не таким смелым, какое было у Луны, раз многие в той толпе зрителей видели её впервые. Наверное, она хочет добиться того же, и ей хватает уверенности знать, что она в конце концов получит желаемое. В них было что-то – в отце и сестре – что было и у мамы.
Он долго играл, почти полтора часа. Я стояла там, держа руку Арчера и переступая с ноги на ногу, но не подпевала. Затем Кирен, наконец, спел ещё одну песню, после которой нежным голосом сказал прямо в микрофон: «приятных снов», а затем быстро покинул сцену, из-за чего я не сомневалась, что это было не всё. Вокруг меня нарастали аплодисменты, подобно шуму океана, когда ты только вышел из машины и ступил на песчаный пляж: звук шёл из ниоткуда, но при этом сразу со всех сторон. Люди кричали имя отца, выкрикивали названия песен, хлопали, словно пытаясь вызвать его из глубины леса. Мы с Арчером тоже стали хлопать, сначала тихо, потом также громко, как и все остальные в толпе. Спустя три минуты аплодисментов Кирен вернулся, и хлопки стихли до минимума, хоть и разбавлялись отдельными выкриками.