Луна скользнула по спинке дивана, чтобы снова лечь.
– Как прошёл его концерт?
– Хорошо. Зал был забит. Было странно видеть, как он играет для всех тех людей, которые явно просто обожали его, – я почувствовала, как мои губы начали дрожать, и стиснула их покрепче. – Он мой отец, а я его даже не знаю.
– Но он хочет узнать тебя.
– Думаю, да, – я пожала плечами. – И тебя.
– А я не хочу, – сказала она, на что я никак не среагировала.
Мы просто сидели, молча, пока спустя несколько минут мимо нас с рёвом не пронёсся мотоцикл так быстро, что окна задрожали. Когда все звуки смолкли, и наступила тишина, я шумно вдохнула. И только в ту секунду я вспомнила слова Джеймса, на репетиции. Словно мыльный пузырь они вплыли в моё сознание.
– Луна, а что имел в виду Джеймс? Когда он сказал тебе, чтобы ты сказала правду?
– Без понятия, – она подняла руку, чтобы накрыть глаза и потереть пальцами виски. – Ни малейшего понятия.
Сидя и рассматривая лежащую на проигрывателе пластинку, я думала о том, что на это ответить. Но тут дыхание Луны стало более шумным и размеренным, словно волны океана, которые любила слушать мама, и я поняла, что сестра уснула. А раз она спала там, где должна была спать я, да и я устала, но была слишком возбуждённой, то решила уйти.
Глава 45
Один раз отец пришёл со мной в школу. Дело было в третьем классе. На занятие, на которое все должны что-то принести и об этом рассказать. Иногда кто-то приводил людей, а не просто ракушку с пляжа или любимого плюшевого зайца. Один мой одноклассник привёл своего дядю, который работал полицейским, так он пустил по классу свой значок, чтобы все смогли подержать в руках тяжёлый кусочек металла. В тот самый момент я поняла, что хочу привести своего отца, не зная точно, почему. Может, из-за того, что он так редко бывал рядом, мне казалось, что это что-то особенное, что стоит показать другим ребятам и учителю. Я не понимала, что для большинства детей иметь отца не было таким уж событием.
Отец вошёл за мной в класс и сел в кресло учителя. Он тогда сыграл песню на гитаре, по-моему, это был главный хит с их альбома. Посреди школьных парт, рюкзаков и ящиков с карандашами те аккорды звучали и знакомо, и странно. Я до сих пор отчётливо помнила всё: буквы алфавита по порядку над его головой, зелёную доску в мелу за ним. Незнакомые мне учителя сгрудились в дверном проходе, чтобы смотреть на то, как он играет, кивая в такт. А Эбби, которую я терпеть не могла, беззвучно подпевала ему. Позднее Эбби сказала мне, что её мама была большой его поклонницей, словно это делало Эбби особенной, а не меня.
К тому времени, как он закончил петь свою третью, и последнюю, песню, я поняла, что зря привела его, потому что теперь мне пришлось делить отца, которого я и так редко видела. Здесь, в классе, он принадлежал не мне одной.
По правде говоря, так было везде и всегда.
Когда я вышла из дома Луны, на улице было тихо. С неба сбежал последний лучик серебристого света. Я направилась в сторону Корт Стрит, мимо всё ещё открытого книжного магазина. Перейдя дорогу, я приближалась к тому индийскому ресторанчику, где мы с Луной кушали в первый день. Его окна были завешаны золотистыми шафраново-жёлтыми занавесками, как языками пламени при включённом свете. Я подумала, что может, стоит зайти туда ради лепёшек наан и огуречной раиты, или травяного чая в их маленьких кремовых чашечках. В последний раз я ела в обед, если не считать батончик «Milky Way». Но я пошла дальше.
Я до сих пор не привыкла к станции «Хойт–Шермерхорн», но благодаря карте на телефоне – и тому факту, что по сути это на той же улице, что и дом Луны, хоть и намного дальше – я нисколько не сомневалась, что она подойдёт. Я знала, куда иду, и мне нравилось, что я начала хозяйничать в этом городе, ну или, как минимум, в некоторой его части. Половина моей семьи живёт здесь, и я здесь родилась, так что, полагаю, он уже принадлежит мне. Или, может, я принадлежу ему. Не прилагая каких-либо усилий я гуляла по Нью-Йорку так, будто знала, куда иду, и я знала наверняка, что мои ноги и тротуары – ну, и метро, наверное – сами приведут меня туда, куда мне надо.
Идя в переходах метро, мои шаги раздавались эхом от стенных плит. Под землёй было так ярко, что казалось, ещё был день. На рельсы капала с потолка вода, собираясь в лужицы с грязью и мусором. Выглядело мерзко, поэтому я обрадовалась, увидев яркие огни поезда, когда он тормозил для остановки. Сбоку я прочитала написанное десятилетия назад: «Хойт–Шермерхорн».
Чтобы добраться до дома отца, мне пришлось сесть на поезд G, и, приехав на станцию «Бродвей», я вышла. Наверху мне открылся другой Бруклин: более разухабистый и менее красивый. Очень мало деревьев и совсем не было песчаных домов. На зданиях красовались красочные граффити, и я заметила несколько смахивавших на хипстеров ребят лет на пять старше меня, выходивших их магазина на углу. Казалось, будто их сюда кто-то заслал свыше, или Луна, в подтверждение своего тезиса о Уильямсбурге и отце.