— И откуда только все это им известно? Об этом если поразмыслить, то страшно. Выходит — мы за ними следим, а они за нами и того хлеще. Вот и считай себя умным после этого. Из Москвы все видят. В подзорную трубу в наши души смотрят. Как же после этого можно спать спокойно. У меня давно души нет со страху...
Помолчали.
— Значит, введут продотряды, — шепотом произнесла Досифея. — Обыски, контрибуции, аресты, крики на митингах: кулаки — пауки. Подумать, так сердце замирает. Значит, опять, как при комбедах.
— Хуже! — твердо поправил ее граф. — Комбеды стригли шерсть на овце, а овцу не трогали. Тут добираются до самой овцы...
— Как же это понять? — спросили все разом.
— Ликвидировать задумали зажиточность. Начисто. «Вырвать гидру капитализма с корнем» — вот какие плакаты висят, я видел.
— Всех в бедноту превратить?
— Да. Всех. У них это называется — пригнать к общей жизни. А это еще хуже, чем бедность. Умысел дьявольский. Все общее — и имущество, и жены, и дети...
Водворилась тягостная тишина. Ее прервал Вавила Пудов, который весь дрожал:
— Как же, ваше благородие, все это культурные страны терпят? Немыслимое явление. Жуть, да и только.
— Культурные страны все против коммунизма, это я точно знаю...
Вавила Пудов привскакнул от досады:
— Чего же они там ждут в таком случае? Зараза может охватить весь мир.
— Они ждут нашей инициативы. Мы начнем, они закончат.
— Не кривят ли душой они, ваше благородие? Помяните, шли в девятнадцатом году на большевиков четырнадцать стран. Вши большевиков ели, голод, холод. Мы со дня на день Колчака в Поволжье ждали. Сколько свечек святым ставили, целыми ночами молились о даровании победы адмиралу, уже к Казани подходил. Мы царские медали вынули, стали чистить. А они — большевики — отбились, окаянные... Чудо какое-то. Не сумели четырнадцать культурных стран нашу расейскую шантрапу одолеть. А ведь сам Черчилль хвалился: «Задушим большевизм в колыбели...» Аглицкая балаболка! Как это ему не совестно...
Лицо графа исказилось судорогой. Задергал головой. Срывающимся голосом завизжал:
— Союзнички!.. Торговцы! Их идеал — карман. Сволочи! Вот как у тебя, Пудов... Карман, доходы, корысть! Погу'бите Россию... Ничего не жалеть! Ничего! Всё, всё, всё на алтарь отечества!..
Все в глубоком молчании застыли. Граф тяжело дышал, превозмогая себя, заговорил тише, спокойнее:
— Вы подняли, Пудов, теоретический вопрос: о виновниках большевизма на Руси. Мы его поручим обсуждать господам профессорам, благо, что они ни к чему больше не способны, а наше дело — действовать.
— Так-то оно так. Действовать я не прочь, — ответил Пудов. — Но прежде чем делать, надо рассудить. Вот в писании сказано, в Апокалипсисе: придет время, нельзя будет ни купить, ни продать, восстанет брат на брата, сын на отца, и на это все — воля божья. — Он сокрушенно вздохнул и поглядел испытующе на графа. — Вон на Керженце-реке горят люди в срубах. В Мокрых Выселках объявилась секта скрытников. Живут скрытно от людей, в подпольях, и ждут с часу на час трубы архангела Гавриила о пришествии суда господня. Ежели на это на все воля божья: и большевики, и болезни, и Советы, и безбожие, и блудодейство, — зачем же против воли божьей идти? Выходит, надо большевикам покориться...
Граф сидел со сжатым ртом, ноздри его вздрагивали.
— Он у нас филозо'ф, — сказал Канашев, — всю библию прочитал от корки до корки и сзаду наперед... Богослов...
— Бог ослов, — сказал резко граф.
Пудов не понимал настроения графа.
— И коммунисты тоже говорят, точь-в-точь, как в Апокалипсисе, — о гибели мира. Намедни я в избе-читальне был, Саньку Лютова слушал: дескать, гибель капитала неизбежна и никем не отвратима, так наука доказывает. Я ему и говорю: если так наука доказывает, то и партия ваша на земле не нужна. Организовывать то, что само придет, по меньшей мере глупо. Да и лишние хлопоты. И ведь он мне толком не ответил. Голова кругом идет. Места наши темные, спросить некого: все погрязли в заботах, скорбях и напастях. Поп, тот нас всех боится, притом же выдался на редкость бабник. Он вдовец, ваше благородие, а попам второй раз жениться не положено, ну и впадает в грех. Учительница только около спектаклей крутится. Насколько, ваше благородие, темные наши места, судите по тому, что мы узнали о смене царя Николая Александровича только на третьем месяце. В волостном управлении хулиганы выкололи на портрете императору глаза и углем на лбу написали «Кровопийца-дурак!» Меня три ночи страх трепал. Ежели так царя, то что же будет с нами?