Парунька выпила залпом и, не закусывая, с болью в голосе спросила:
— Ну, Миша?
— Со мной поедем. Место готово. Горничной в наш ресторан поступишь. Хоть не член ты союза, но мне председатель месткома — друг вечный. Работа, как и у меня, — самая чистая. Помогать я буду насчет названий кушаньев, поняла? Яшка, налей ей еще!
Опять заставили выпить. Потом она выпивала уже без понуждения за «троицу, без которой дом не строится», за четыре угла дома, за пятницу — пятую рюмку...
Все плыло кругом. И сама она будто летела по воздуху на яростных конях, и все кругом пело, звенело, искрилось. Как во сне, слышала она:
— Конечно, сначала будешь числиться в третьем разряде. Жалование пятьдесят рублей. Да ежели не дура, сто так заработаешь.
— Где это еще сто заработаю?
— Там же, и вдруг, отпустив Паруньку с колен, сказал: — И за что я в тебя такой влюбленный? Яшка, гаси!
...Когда Парунька вышла, выносили из церкви плащаницу. Народ, теснясь, запрудил паперть. Было светло от горящих горшков и свечек. Напирая на священника, бабы и мужики тянули вместе с певчими:
Ребятишки влезли на ограду и созерцали картину оттуда.
Толпа не пускала Паруньку к центру. Стоя у железной двери, она то и дело давала дорогу идущим прихожанам. Шествие двинулось вокруг церкви. Прихожане потянулись вдоль ограды, замедляя ход и поминутно останавливаясь.
Парунька видела, как с другой стороны светлым пятном выступил несущий над головой плащаницу священник, как мальчишки, опережая шествие, загораживали снизу это пятно.
Кто-то дернул в это время ее за рукав. Она оглянулась. Старуха озлобленно показывала ей вниз, под ноги.
Парунька отошла от ограды на свет, схватилась за подол и ахнула: сарафан был изрезан снизу до пояса в ленты, из-под вороха этих лент белела рубашка.
И в то же самое мгновение, когда она инстинктивно присела, чтобы спрятать обрывки подола под полами полукафтана, сзади кто-то сильный со смехом толкнул ее, и она покатилась под ноги подходившему священнику.
Шествие приостановилось. Не прерывая церковного пения, священник глядел на Паруньку недоумевающе, слегка склонив голову вниз.
Дьячок пытался ее поднять, она не давалась. Образовалось кольцо из баб. Они насильно подняли ее и вдруг загалдели и заохали.
Раздалось очень явственно:
— Самогонкой несет! В такой день! Бесово отродье!
Со стороны напирали мальчишки и девки. Смеясь, кричали.
— Стерва пьяная!.. Прямо попу, под ноги... бух!
— Всю музыку попам испортила!
— Мамочки! Да ведь это Парунька!
Певчие обогнули кольцо, проложив путь плащанице локтями, оставляя за собою гвалт голосов, смех и свисты. Половина публики осталась в ограде. Все почувствовали — случилось что-то необычное, а что именно — узнать можно было, только протискавшись к центру.
Там не утихало движение и слышалась брань. Старухи пробовали бить Паруньку, хватали за косы, толкали в бока, совали кулаками в лицо. Она отбивалась, ударяя по рукам баб кулаками и даже пуская в ход ноги.
— Зенки ей царапайте, стерве, — советовали бабы сзади, — по голым ее ногам! Хватайте за косы!
Парни, хохотавшие в стороне, подзадоривали:
— По шее, по шее ее, тетка Акулина, норови!
Сбив несколько баб на землю, Парунька с растрепанными волосами, тяжело дыша и развевая ленты сарафана, вбежала на паперть и, потрясая кулаками, с животным ревом в голосе воскликнула:
— Уж я вам... сволочи!
Кровяные рубцы алели на щеках, платка на голове не было, губы судорожно дрожали.
— Толкай ее оттудова! — завопили бабы.
— Ребята, что вы глядите! За стриженые оборки цапайте ее!
Публика столпилась у паперти и боялась подниматься на ступеньки. Из церкви вышли мужики, сердито столкнули вниз Паруньку.
Расталкивая толпу, очутился подле Паруньки Федор.
— Что за история? — спросил он ее, подал руку и поднял...
Искаженное злобой лицо ее напугало его.
Она лепетала:
— Бобонин... Зазвал, напоил, надругался, сарафан изрезал...
Толпа разом смолкла и сомкнулась вокруг них. И уже послышались другие голоса:
— Мазурики! В цепочках при часах ходят, а деревенскую девку за мебель почитают...
— Какой в нем дух? Буржуйский в нем дух. Сироту каждый может обидеть...
— Ему бы по умытой шее...
Федор сказал молчавшим парням:
— Эй вы! Ваша хата с краю?
Те виновато ежились...
— Ну, идемте за мной...
Они приободрились и пошли за ним. Круг людей разорвался.