Парунька поздоровалась с ней:
— Заручное пьете?
— Куда денешься. Продалась до покрова. Нужда горькая. Сокрушили меня, Паруня, малые дети.
— Почем продалась?
— Тридцать копеек в сутки. Нашим бабам здесь это красная цена. Другим — двугривенный.
Полянские поденщины славились выносливостью, усердием, сноровкой и при этом еще неприхотливостью на кров и пищу.
— Иди скорее к паперти. Там рыжий мужик постоянную работницу искал. Да все ему не милы. То не сильна, то неказиста, то не красна...
— Ох, Устя... я к таким не подряжусь. Там — ночная работа...
— Уж это известно. Зато в цене накладно. И в работе потачка... Любое выбирай...
Раздвигая, как месиво, женскую толчею, деловито расхаживали мужики справных хозяйств, сосредоточенно и подолгу разглядывали девок и бабенок, останавливаясь на тех, кто тельнее, шире костью, ядреней лицом.
Парунька осторожненько просунулась в гущу, поближе к ограде, к девкам тщедушным, чтобы около них выиграть фигурой.
— Какую ноне цену нам устанавливают, подружка? — спросила она соседку.
— Живи до покрова, а больше двадцати пудов получить и помышлять брось, — ответила та. — Самолучшим бобылкам эту цену дают. Который из хозяев подобрее, на сарафан, глядишь, надбавит. Вот, говорят, одинаковая баба с мужиком, а плата бабе другая.
«Не на радость живем, — согласилась Парунька про себя, — девка стала, что горох при дороге, кто пройдет, тот сорвет».
— Как же быть? — спросила она в тревоге.
— Как хочешь, матушка.
«Федор сказал бы, как», — подумала Парунька и, очнувшись от раздумий, выпрямилась: перед нею стоял крепкий рыжеволосый мужик.
— Ты девка по чужим людям не впервой?
— Всю жизнь по чужим людям, — ответила Парунька.
— Косьба тебе знакома?
— И косьба и бороньба... При нужде и за пахоту возьмусь.
— Эдак, — сказал мужик, шаря глазами по Парунькиной фигуре.
«Блудяга», — застыдившись, подумала Парунька и напрямки отрезала:
— Ты не вдовец?
— Ой, нет! — обидчиво сказал тот и отвел глаза от Парунькиной фигуры.
— Я за мало работать не буду, дядя, — сказала Парунька.
— Не обижу, — ответил он. — Старанье в людях почитаю пуще всего; прибавку получишь, кофту али отрез на целое платье. Соглашайся, девка.
— На сезон?
— Мне постоянная работница нужна. И с ребенком нянчиться, и за скотиной ходить, и в поле работать, и в доме убираться.
Парунька запросила плату вдвое выше ходовой. Началась торговля; хозяин приукрашивал ее будущую жизнь: полный достаток в доме, справные харчи; работница напирала на обилие всяких дел. Был большой сад, сорок гряд овощей, полсотни куриц, две супоросных свиньи.
— Ты сколько лет по чужим людям?
— Седьмой год в людях. С двенадцати лет начала. В гражданскую войну мужиков не было. Ребята за мужиков орудовали, а мы, девчонки, им помогали. Я ночное стадо два лета пасла.
— И косить умеешь?
— Всю мужицкую работу. Косить, пахать, ездить по дрова. И верхом на лошади.
— Занятно. А за быками ухаживала? Они страх сердитые. В прошлом году моей работнице живот вспорол. Я мирского быка держу.
— Хаживала я и за быками-производителями. Один раз у хозяина симментал был, огромный и очень злой. Меня он сразу возненавидел. Загнал однажды в угол и норовил проткнуть рогами. Я изловчилась да между рогов ему и угадала. Плечо задел. Вот отметина осталась.
Парунька засучила рукав и показала.
— Приходилось, значит, проводить случки?
— Работала и с мелким и с крупным скотом. В племсовхозе села Ветошкина два лета жила. Жеребцов водила...
— Дело!
Хозяину она явно нравилась. Подошли еще несколько мужиков. Ждали, что у рыжего с Парунькой расклеится. Мужик взял ее за руку и отвел поодаль от сборища к оградке, за которой били могилы сельских попов.
— Сирота?
— Сирота круглая. Я отца вовсе не помню. Когда против графа Орлова бунтовали, его графский управляющий в острог посадил. Из Сибири он не вернулся.
— Ишь ты, — сказал хозяин и усмехнулся в бороду. — Против графа и я бунтовал. Помещик — от сатаны. Бог хлебопашца создал, Адама. И имя его означает — взятый из земли. А помещика бог не творил. Он от беса. И разорять его нет никакого греха. Другое дело — мужик. Он испокон веку. Все на нем держится. Н-да! Значит каторжной ты породы? Видать, отчаянная, в отца.
Мужик явно ей любовался, только сам не сознавал этого.
— Звать-то тебя как?