— Нимгир!—перебила его Клавдия Сергеевна.— Ты мне про эту нагайку потом расскажешь. Кажется, это что-то грустное, а сейчас не надо об этом думать. Ксения Александровна! Вы проводили нас из Булг-Айсты на заре, а мы с Нимгиром провожаем вас в такой ослепительный день. Перед вами лежит огромная жизнь... Я хочу, чтобы вы шагали только по солнечным дорогам.
— Так не бывает,— сказала Ксения.— День сменяется сумерками, сумерки ночью, а ночь приводит к новой заре. Все зависит от времени, которое, кстати, я ненавижу.
— Ненавидите время?—удивилась Клавдия.— Но почему?
— Наверное, от жадности к жизни. Вы подумайте, время всесильно и всемогуще: оно подползает, как змея, и, шипя, жалит молодость. Оно превращает в холодненький квасок сладкую и горячую кровь, протягивает серебряные нити в волосах... Оно хотя и залечивает многие раны, но оно же и убивает все надежды. За что же его любить? Оно мешает обнять весь мир и мчится без устали, заставляя бежать за собой так, что выбиваешься из сил, лишь бы не отстать, не потеряться. Мне бывает так страшно, что мое время кончится и я не успею ничего сделать в жизни. Вот почему я его ненавижу...
Раздался гудок парохода.
— Вот видите — наше время кончилось! Настанет ли такое, когда мы с вами встретимся?
— Мы встретимся!—воскликнула Клавдия Сергеевна,—Не может быть, чтобы мы виделись в последний раз!
— Я хотела бы этого,— оказала Ксения, обнимая обоих.— Но верить в это недостаточно. Нужно еще и стремиться к этому.— Она оглянулась.— Виктор Антонович так и не явился. Наверное, что-нибудь случилось. Передайте ему привет, если встретитесь.
И, кивнув им еще раз, Ксения спустилась по трапу на пароход, пряча лицо в чайные розы.
Когда переведя дух, Виктор Антонович остановился на дебаркадере, белоснежный «Ермак» отчаливал. Виктор Антонович заметался, пытаясь пробраться к 'борту, но это ему не удалось — так много было провожающих. Но все-таки он увидел палубу «Ермака».
Там, опершись на перила, стояла Ксения, бронзовая от загара, с длинной косой, перехваченной сзади широкой вишневой лентой, и с букетом чайных роз. Она внимательно смотрела в толпу провожающих, где стояли Нимгир и Клавдия.
— Передайте! Передайте это туда! Вон той девушке, что с букетом!—попросил Виктор Антонович стоящих впереди.
И букет поплыл над головами провожающих. Кто-то, стоявший у борта, кинул его на палубу и крикнул:
— Девушке с розами!
Виктор Антонович видел, как изумленно Ксения смотрела на букет и как смутилась, когда он упал к ее ногам. Она улыбнулась и, подняв его, помахала им Виктору Антоновичу; наверное, она все-таки увидела его в толпе, а если и нет, то должна была догадаться, что это он послал ей розы.
Как же она вытянулась и похудела с тех пор, как он видел ее в последний раз! Сердце Виктора Антоновича сжалось от любви и боли.
Публика уже расходилась. Виктор Антонович прошел к борту дебаркадера. «Ермак» был уже так далеко, что казался игрушечным и, наконец, исчез за утесом. Волга была синяя-синяя, спокойная-спокойная, и через нее бежала солнечная дорожка...
— Но как же я мог опоздать?— вспомнил Виктор Антонович и взглянул на часы. Совершенно так же, как и в прокуратуре, они показывали без четверти час. Оказывается, Виктор Антонович забыл их завести! Какая досада!
— Эй, сынок!— сказал кто-то подле него.— Ты к борту не примерз? А ну, посторонись отселева...
— Какой я вам сынок!—сердито отозвался Виктор Антонович, резко поворачиваясь. Перед ним стоял пожилой человек в полосатой тельняшке. Он лукаво подмигнул Виктору Антоновичу.
— Небось милашку провожал?— усмехнулся и, обмакнув веревочную метлу в Волгу, начал мыть дебаркадер, ругая публику.— Ишь, насорили семечками да бумажками!
Виктор Антонович пошел домой. Теперь уже не он, а прохожие толкали его, но он никого не бранил. Он просто ничего не замечал. Дома он улегся на кушетку лицом к стене.
— Что с Тобой, Вика?— спросила тетя.— Почему ты не идешь обедать? Что тебе сказали в прокуратуре и как ты проводил Ксенофонта?
— Хорошо проводил. Но у меня голова что-то разболелась. Сегодня очень жарко.
— Жара тут ни при чем,— вздохнула тетя,— Это ты перетрудился с экзаменами. Я говорила тебе, что нельзя было так много заниматься. Прими-ка пирамидончик.
Виктор Антонович послушно проглотил таблетку. Надо же было успокоить тетю. Она была так добра к его Ксенофонту. До вечера Виктор Антонович лежал, ругая себя за то, что в сутолоке он потерял ощущение времени, о котором никогда не следует забывать... Ведь оно мчится как ошалелое, ни с кем и ни с чем не считаясь!