Ибель стучался очень долго. Наконец калитка открылась. Гелюнг явно не хотел пускать в хурул Ибеля. Он вышел наружу, плотно захлопнув калитку, и стоял перед Ибелем с неподвижным бледным лицом, глядя куда-то в пространство, точно совершенно не замечал ни его, ни Ксении, сидевшей на подводе.
Председатель что-то толковал ему, что-то спрашивал, и гелюнг отвечал редко и односложно. Ксения никак не могла понять, спокойно или с раздражением воспринимает он замечания Ибеля.
Наконец председатель вернулся к подводе.
— Очень плохой человек этот гелюнг,— сказал он со вздохом, отъехав от ворот хурула.— Я ему крепко сказал, если еще один раз он лечить кого-нибудь будет, я в милицию доклад сделаю. Уже третий человек умирает, как он полечит.
— А он что?
— Не видал разве? Молчит, как мертвый. Я ему сказал, зачем так долго не открывал. Он сказал — молился. А я спрашиваю — у тебя лошадь в хуруле тоже молился? Он...— председатель не докончил: сзади раздался выстрел, и над головами просвистела пуля.
— Эх, сволочь!— Ибель погнал лошадь.— Это что такое будет?
В ответ на это просвистела еще одна пуля, и председатель схватился за плечо.
—Бери вожжи скорей,— сказал он Ксении.— Голова уносить надо. Там впереди балка будет, туда он не достанет.
Ксения судорожно схватила вожжи и погнала лошадь. Куда делась эта умиротворяющая тишина? Вся степь казалась зловещей и жестокой. Стреляют в спину. За что? Кто же стреляет? Неужели гелюнг? Ведь стреляли из хурула.
Ибель сидел, стиснув зубы, и правой рукой держался за левое плечо. Между пальцами медленно сочилась кровь.
Пока они мчались к балке, Ибель все время смотрел назад.
— Поезжай теперь тихо, а то телегу опрокинешь,— сказал он у спуска.— Он нас догонять не будет.
—Очень больно тебе, Ибель?
Он покачал головой.
— Нет, немножко кусал пуля.
В сумке у Ксении был бинт, и в балке она остановила лошадь, чтобы перевязать рану председателя. Он говорил:
— Зря я ему про лошадь сказал, старый башка — дурной башка! Кто лошадь в хурул ведет — нехороший человек. Кто лошадь в хурул ведет — хочет, чтобы никто не знал, что в гости к гелюнгу пришел. И гелюнг, который лошадь к бурханам пускал,— тоже плохой человек.
Рана действительно оказалась пустячной. Когда Ксения перевязывала ее, председатель сидел, сдвинув брови, и смотрел вниз.
—Ну, попробуй, удобно тебе?—спросила Ксения, закончив перевязку.
—Удобно, все удобно. Только подыхать от бандита мне совсем неудобно. Садись. Теперь я править буду. Тихонько поедем.
Когда они выбрались наверх, на горизонте оставалась только узкая полоска заката.
—Я во время гражданской войны много ошибок делал,— сказал Ибель.— Сначала я в «новые казаки» записывался, в Астрахани против большевиков воевал... Потом, когда нас разбили, я в степь убегал, к Толстову в армию попадал. У генерала Улагай был тоже в калмыцком полку. Там в плен попадал. Думал — каюк будет, убивать меня будут большевики. А они меня па волю пускали. «Живи,— сказали,— живи, пожалуйста, только против советской власти не ходи. Твоя это власть». Вот и живу. Теперь, видишь, председатель я. Очень сейчас жить интересно, а умирать мне сейчас совсем интерес никакой нет, а от бандита умирать совсем неудобно. Русский народ так говорит — где два раза есть, обязательно третий приходить будет. В Харгункинах в прошлый год два председателя бандиты кончали. Значит, теперь мой черед будет — третий.
—Ничего подобного!—воскликнула Ксения.—Ты и думать об этом не смей. Ты по-другому думай, слышишь, Ибель?
— Как это по-другому?
—А так! Сам себе говори—два председателя убиты, а третьего уже не убьют. Он осторожный будет и обязательно узнает — кто это жить не дает. Знаешь,— прибавила она тихонько, точно боясь, что их может кто-нибудь услышать,— я думаю, что этого гелюнга обыскать надо. Зачем к нему в хурул на лошадях ездят? Одна лошадь пустая пришла, а обратно она, наверное, не пустая выйдет...
— Арестовать его надо,— вдруг оживился Ибель.— Это ты правильно надумал. Завтра утром я с тобой в степь поеду, а потом в Булг-Айсту, к начальнику милиции. Все ему рассказывать буду.
— Вот видишь? Сразу ты другой стал, как про жизнь начал думать, а не про смерть. И не думай завтра меня в степь провожать, ты ямщику все объясни, он меня отвезет, а сам ты чуть свет поезжай в Булг-Айсту верхом.
Идти в школу к нелюбезной учительнице Ксении не хотелось. С разрешения Ибеля она осталась ночевать в исполкоме.
Устроившись на столе, она вспомнила, что сегодня была по соседству со смертью. Ей стало холодно, и она съежилась под своим плюшевым жакетом.