На крылечке сидела Паша с букварем.
— Ты одна дома?—спросил Эрле, проходя в коридор. Паша кивнула.
Эрле зашел в комнату Ксении и приблизился к кровати.
— Здравствуйте, Капитолина Семеновна. Как вы себя чувствуете?
Она вздрогнула. Удивленно и чуть виновато глядя, ответила:
— Теперь мне лучше.
Эрле несколько секунд разглядывал носки своих сапог.
— Я пришел извиниться перед вами, Капитолина Семеновна. Вероятно, вчера я был непозволительно груб... И... это вы мне доставили бумажник?
— Да,— чуть слышно ответила она.
— Я вам очень благодарен. Не могу ли я быть вам полезен? Она покачала головой.
—Когда вы думаете ехать домой? У вас еще много дел в Булг-Айсте?
— Я уехала бы сегодня, если бы были лошади.
— Ну сегодня после малярийного приступа вряд ли. Хорошо, если вы сможете встать к концу дня, а завтра... Я мог бы вам предоставить подводу прямо до места. Если сможете, сегодня или завтра утром зайдите в контору, чтобы окончательно договориться.
— Спасибо.
— Поправляйтесь же. И еще раз прошу извинить меня.
Капитолина ушла от Ксении к вечеру, поблагодарив ее несколько раз за приют и извинившись за причиненное беспокойство. Вид у нее был такой свежий, словно она не болела.
В шесть часов вечера Елена Васильевна встретилась с Капитолиной около конторы. В восемь часов вечера Василий Захарович видел ее с Эрле на дороге в село.
На другое утро Эрле приказал конюху к десяти утра подать к конторе пролетку.
В одиннадцать утра он велел распрягать лошадь.
Погода становилась с каждым днем лучше, и Ксения то бродила по роще, где буйно распускалась листва, то изучала тропки и дороги в ставке и в селе. Но насладиться отдыхом в полной мере ей не удалось: куда бы она ни шла, навстречу обязательно попадался Кулаков. Он три дня слонялся без дела в ожидании автобуса, чтобы ехать в центр. Встречи эти были бы безразличны Ксении, если бы Кулаков не задерживал ее и не пускался в разговоры...
— Как мне нравится ваше платье! И разрешите, между прочим, снять пушинку... О чем задумались?
— О саранче.
— Не может быть!— с лукавой улыбкой восклицал он.— А я вот о сердечном... А как у вас, между прочим...— он указывал на грудь,— занято?
— Занято,— серьезно отвечала Ксения, с трудом сдерживая отвращение, возникавшее от его сладкого тона и от заглядывания в глаза.
— Кем же? Разрешите поинтересоваться, между прочим...
— Я же сказала — саранчой.
— Ах, хитрая! Знаем мы саранчу! Прикидывается! Саранча ваша, наверное, о двух ногах,— игриво грозил пальцем Кулаков, расправляя складки гимнастерки, приосанивался и заявлял:— Разрешите проводить до дому?
— Если не лень в такую жару — провожайте.
— Вот бы женку, как вы,— боевую! Вместе по степям разъезжали бы, между прочим,— вздохнул Кулаков на другой день, провожая Ксению в четвертый раз.
— Так у вас есть женка... Что ж вы не привезли?—зевая, ответила она.
— Так то — городская, а здесь бы боевую...
«За кого он меня принимает»,— подумала Ксения, а вслух сказала:
— Какая хорошая установилась погода.
— Очень даже,—согласился Кулаков.— И не выйдете ли вы вечерком подышать свежим воздухом?
— К сожалению, не придется. Нужно еще писать отчет по обследованию.
— Ну плюньте на отчет!
— Никак невозможно. До свиданья.
—А я вас все-таки буду ждать,— сказал Кулаков упрямо и значительно.
И оба сдержали свои обещания: Ксения сидела дома, а Кулаков часа два прогуливался около флигеля, останавливался против ее окна, которое пришлось завесить газетой, и легонько стучал по стеклу.
На следующий день Ксения пряталась от него в саду у Эрле и на питомнике, а вечером Кулаков опять стучал в окно и напугал своим видом возвращавшуюся домой Елену Васильевну.
— Около вашего окна кто-то стоит с револьвером!—сообщила она, постучавшись к Ксении и еле переводя дух.
— Пусть постоит,—спокойно ответила Ксения,—а я собираюсь к вам.
— Но вы знаете его?
— Откуда же мне знать? Мало ли кто здесь шатается.
Ксения не хотела портить отношения с Кулаковым.
«Вполне можно обойтись без шума,— думала она,—скоро он уедет, и его ухаживания прекратятся сами собой, а если мы и встретимся еще в степи, у него будет много дел».
Кулаков же досадовал. Собою он был недурен, нестар, статен, молодцеват, и его внимание польстило бы многим.