— А то нет? В-вон к-кулаки-то у меня, каждый, как голова Озунья!— и Михаил Иванович показал свои внушительные кулаки, добавив:—Иеддят его м-мухи с ком-марами! Показал бы я ему Сидорову козу!
— Ну-ну?
— А ты чего нукаешь?— Михаил Иванович поднял голову и вдруг рассердился:— Ты знаешь, кто я такой? Партийный, сознательный, и нукать на меня нельзя... Некультурно это. Ты Кирова знаешь? Так я от него награды имею. А ты нукаешь...—Михаил Иванович клюнул носом, но тут же поднял голову и встретил упорный взгляд вставшего во весь рост калмыка.— Чего встал?
— Так скрутил бы Озуна?—тихо спросил калмык.
— Конечно... Да что ты пристал, мил-человек, с Озуном? Налей-ка еще. Выпьем с тобой за советскую власть и да здравствует нэп!
— Йех!— калмык щелкнул языком и сплюнул прямо на Михаила Ивановича.-—А ну-ка стреляй, режь, крути! Пять тысяч сейчас получишь! Я есть сам Озун!
— Ну, не валяй дурака,—примирительно сказал было Михаил Иванович, но калмык двинулся прямо на него.
Тогда Михаил Иванович протрезвел и, вскочив, выхватил из-за пояса наган, но Озун, ловко извернувшись, вырвал у него наган и сам наставил его на Михаила Ивановича.
Михаил Иванович бухнулся на землю и всхлипнул, как ребенок.
Рука Озуна опустилась. Сплюнул он еще раз на Михаила Ивановича и коротко и презрительно засмеялся.
— Эх ты! Какой ты мужик? Баба, дрянь! Если весь большевик такой, как ты будет, скоро пропадет советская власть! Ты не большевик, ты большевиком сам назвался! Настоящий большевик никого не боится. Никогда не плакал, как баба, настоящий большевик. Дрянь ты, вот ты кто!
Озун спрятал наган за свой серый бешмет и вскочил верхом на Михаила Ивановича.
— Катай меня в степи! Ну! А то не будет тебе пощада! и твердыми, как железо, икрами сдавил он брюшко Михаила Ивановича.
И, всхлипывая, пополз Михаил Иванович на четвереньках через порог кибитки, а Озун приговаривал:
— Скрутил бы ты Озуна? Руки у тебя короткий, русский ты кабан, паршивый ты змей! Зарезал бы я тебя сам, да руки пачкать не хочу. Отряд, говоришь, за Озуном идет? Очень хорошо будет! Озун за нос потянет этот отряд! А тебя я немножко-немножко учить буду, чтобы на весь твой жизнь запомнил... Козел
183
Сидора—ты говорил? Крышка—ты говорил?—Озун стегал Михаила Ивановича нагайкой и, вероятно, застегал бы насмерть, дазакричал ему хозяин кибитки, показывая на бугор, откуда спускались всадники.
Озун оставил Михаила Ивановича, подошел не торопясь к кибитке, отвязал его коня, сел на своего и умчался в степь без оглядки. А Михаил Иванович повалился в полынь и закричал тоненьким бабьим голосом:
— Караул! Караул!
Вскоре подъехали всадники. Это был отряд Кулакова. Они услышали стоны, разглядели в сумерках Михаила Ивановича, спешились, расспросили, кто он, да как, да что. Тот ничего не мог объяснить: губа у него была рассечена, из носу шла кровь, и весь он был так исполосован, что еле двигался.
Выделив людей для доставки потерпевшего в ближайший аймак, Кулаков вошел в кибитку с наганом на взводе. Хозяева прижались к стене. Оглядевшись, Кулаков гаркнул:
— Где Озун?
(Калмыки молчали. Кулаков наставил наган на хозяина.
—- Будешь, наконец, говорить?
— Толмач нет, толмач нет,—заговорил тот, вдруг отойдя от стены.
— В таких случаях у вас всегда толмача нет! Врешь, подлец. Все понимаешь! Все до единого слова, сукин сын! Говори сейчас, куда спрятал Озуна?
И, сразу уменьшившись в росте, втянув шею в плечи и подобострастно изгибаясь, вышел хозяин с Кулаковым из кибитки и указал прямо на север, откуда приехал отряд.
— Озун туда ходит, толмач нет, толмач нет...
— Пошел ты к шайтану!— загремел Кулаков.— Разве от вас что-нибудь добьешься! Все вы разбойники! Ишь что выдумали, на Булг-Айсту показывает!— И он зло оттолкнул калмыка.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Салькын-халуновский учитель вернулся из Булг-Айсты расстроенный: за что она его обидела, эта Кюкин-Царцаха? Разве он сказал ей хоть одно резкое слово? Правда, он старался ее почаще видеть, искал ее, и в Булг-Айсту ездил только ради того, чтобы встретиться с ней...
Случилось это на ярмарке, где они были с лесоводом и зоотехником Сорокиной. Ксения была очень веселая, и Виктор Антонович только смотрел на нее. Как он смотрел, он и сам не знает, но Ксения Александровна вдруг перестала смеяться, и, когда их спутники отошли в сторону, сказала ему:
— Вот что... Не смейте так смотреть на меня... Вы испортите себе глаза, а мне настроение.
Сказала ядовито и больше не улыбнулась. Ну хотя бы ради приличия превратила бы все это в шутку.