Ксения показала в сторону отряда.
— Далеко... — Он покачал головой.— А ты здесь один не боишься?
— А чего же мне бояться? Я никого не обижаю, кроме саранчи,— пожала плечами Ксения.
— Озун-бандит близко ходит,— сказал калмык вполголоса, наклоняясь к ней.
— Пускай себе ходит,— улыбнулась она.
— Хороший кюкин, смелый,— сказал гелюнг, докурил папиросу, взглянул на солнце и еще раз задумчиво повторил: — Кюкин-Царцаха,— тряхнул головой, дернул лошадь и рысью поскакал к дороге.
Ксения смотрела ему вслед, пока он не исчез в облачке пыли, а когда и облачко исчезло, медленно пошла к своему стану.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Саранчовая война продолжалась уже около месяца. Ксения привыкла к рабочим, а они к ней, и незнание языка уже не так мешало, как в первые дни. Отчасти объясняться с рабочими помогал Ребджюр, застенчивый комсомолец, который с грехом на три четверти говорил по-русски, а то, что было невозможно перевести, Ксения дополняла жестикуляцией и мимикой.
Сначала она жила в палатке одна, потом велела Ребджюру принести два пустых ящика, которыми и разгородила палатку.
— Вот тебе кабинет,—сказала она,—Тебе нужно после работы много писать, считать —сколько яда истратили, сколько воды привезли, кто сколько заработал, а на земле это неудобно. Устраивайся.
Ребджюр был очень доволен; он начал прямее держаться и гораздо тверже разговаривать с рабочими, большинство которых было старше его.
В перерыве он аккуратно являлся на Ксенину половину с котелком, наполненным чаем.
— Начальник, чай пить давай!
— Давай будем пить,— отзывалась Ксения, продолжая раскладывать насекомых.
— Начальник,— робко замечал Ребджюр,—чай скоро бывает холодный.
— Да, да! Верно! Я совсем забыла!—И Ксения отодвигала свою коллекцию и доставала кружку.
Крепкий калмыцкий чай с молоком, маслом и солью был главной пищей в отряде. Снабжения никакого не было; каждый должен был заботиться сам о себе, и рабочие объединялись небольшими группками, которые складывали в общий котел что имели. Имели же они очень немного: хлеба у них не было и в помине; все пили чиган и ели хурси; мясо бегало тут же, в степи,— суслики, и все, не исключая и Ксении, ели с аппетитом жирное мясо, по вкусу напоминающее кроличье. Иногда доставали в хотонах молоко. Раза два в отряде появлялся баран, и тогда они пировали.
Среди степи, за несколько верст от аймака, стоял большой саманный «Цимбилев дом». Собственник его, богатый калмык, исчез еще во время гражданской войны, и теперь в этом доме помещался магазин; там шла торговля окаменевшими сушками, папиросами, круглыми желтыми конфетами и кирпичным чаем.
Время от времени Ксения наведывалась туда и всякий раз набивала сушками свой баул. Однако сколько бы она ни покупала, их всегда хватало на один раз: не успевала она сойти с лошади, как ее обступали рабочие, и, не спрашивая разрешения, открывали баул, и разбирали все сушки, совершенно не заботясь о том, что Кюкин-Царцаха ничего не останется.
Когда это случилось в первый раз, Ксении пришлось трудненько, но остановить рабочих она не решилась. В сущности, каждый из них брал всего две-три сушки, разве это много? Зато они предлагали -Ксении сусликов, и хурси, и чиган, а их чай она пила беспрестанно. Нет, они вполне правильно считали, что провиант Ксении принадлежит им в такой же мере, как и ей! И все же Ксения стала хитрить: возвращаясь из «Цимбилева дома», она предусмотрительно рассовывала некоторое количество сушек по карманам, за пазуху, в полевую сумку и даже в кепи. Конечно, этого было недостаточно, но зато желтые конфеты, папиросы и все возраставшая жара притупляли ощущение голода. Днем стоял такой зной, что о еде нельзя было и думать. Но такой режим установился на месяц с небольшим. Можно было и потерпеть.
Палатка защищала от ослепительного света, но не от жары. Ветер уже не освежал, как весною, а обжигал и высушивал все вокруг; этого мало: он приносил в палатку пуды горячего песка.
В дневные перерывы рабочие ложились под телегами, а Ксения в палатке. Расстелив на песке плащ, лежала пластом, вся в испарине.
По вечерам Ребджюр копошился за ящиками над сводками, которые он очень любил составлять, а особенно подписывать. Разумеется, Ксении частенько приходилось их переделывать, но она делала это так, чтобы Ребджюр не заметил. Зачем было его огорчать? А упражняться ему было только полезно.
Часто Ксения наблюдала, как Ребджюр писал. Каких великих трудов ему стоило это дело! Из-за ящиков виднелась его голова. Он кряхтел и потирал лоб, вспоминая, как пишется та или иная буква.