— Этого жука зовут копром —сказала она,—Отец его был священником, по-вашему — гелюнгом, а дедушку его звали скарабеем.
Но тут вмешался Ребджюр.
— Как можно!—воскликнул он.— У гелюнга детишка никогда нет.
— Это только у ваших гелюнгов детишек нет,— изрекла она,
— а у жуков все гелюнги имеют детей.
С тех пор рабочие всегда спрашивали, как зовут не только жука, но и его деда и отца.
Значительно легче было объяснить им про сороконожку: тут пошли в ход растопыренные пальцы и ноги.
— Моя-твоя —два ножка. Лошадь — четыре ножка. Царцаха
— шесть ножка, манчжи-ауга— десять ножка, а это — сорок нож- ка... Сороконожка!
Это поняли все сразу. Особенно развеселился один рослый парень. Он забегал по палатке на четвереньках, крича: «Моя-твоя два ножка, а это будет четыре ножка». Старшие же заспорили: оказалось, что по-калмыцки это семидесятиножка, и поэтому решено было сделать урусам контроль. Считали они довольно долго и наконец убедились, что прав урус.
— Как твоя голова все знает?!—удивился Ребджюр.
— Если бы все! Это тебе кажется,— вздохнула Ксения.
Ксения сравнивала своих знакомых с этими детьми степей. Ни один из калмыков не сказал ей грубого слова, ничем не задел ее, не оскорбил. А разве не могли бы?
Одна мысль все чаще и чаще занимала Ксению: в отряде ни разу не удалось ей услышать ни слова о бандитах. Почему? Может быть, рабочие говорили о них между собой, а с ней только о насекомых и о работе? Но бандиты были где-то рядом. Как же можно было ничего не говорить о них? И она решила спросить об этом Ребджюра.
— Ты никогда не видел Озуна, Ребджюр?
— Нет.— Ребджюр удивленно посмотрел на нее.— А ты, начальник, разве ты видел?
— Нет... Где же я могла его увидеть, если ты не видел? Сюда он не приходил.
— Я очень боялся Озуна, потому что я комсомол. Если меня Озун увидит, обязательно убивает.
— Как же ты не побоялся идти в степь на саранчу?
Ребджюр хитро улыбнулся:
— Потому что знал — Озун в наш отряд не придет. Ты знаешь, кто к тебе на работу пришел? Только бедняк, который советскую власть любит. Богач в кибитке сидит, Озуна кормит, прячет.
— Почему же Озун сюда не придет?
— Йех, начальник! Как твой голова не понимает! Ну скажи сам, зачем Озун сюда ходит? Если его лошадь эту траву кушает, он пешком гулять пойдет? Он сам боится этот лекарство. А тебя он очень хорошо знает, ему народ всегда скажет, на каком урочище твой палатка стоит. Что он? С уму сошел?—закончил свои высказывания Ребджюр.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Люди Кулакова доставили Михаила Ивановича в Сонринг на рассвете и вместе с Нимгиром составили опись вещей, находившихся при нем. В бумажнике у Михаила Ивановича оказался его паспорт, накладная на получение груза для станции и триста пятьдесят шесть рублей. В кармане его пиджака были какие-то клочки бумаги и обрывок газеты; хотя они не .имели никакой цены, на всякий случай Нимгир сунул их в стол вместе с документами.
Проводив милиционеров, спешивших догнать Кулакова, Нимгир пошел за Клавдией Сергеевной: у нее были лекарства, а Михаилу Ивановичу нужно было оказать первую помощь; он давно пришел в себя и время от времени жалобно стонал.
Клавдия Сергеевна смазала йодом и перевязала его раны, а потом поехала в степь на работу. Нимгир же дождался председателя; надо было договориться с ним, как перевезти Михаила Ивановича в булг-айстинскую больницу. Председатель пообещал достать подводу к следующему утру. Нимгир напоил больного чаем и, заперев его, уехал по делам.
Вечером Клавдия Сергеевна еще раз посетила Михаила Ивановича и покормила его приготовленным на скорую руку обедом. К этому времени больному стало настолько лучше, что он мог говорить.
Услышав, что завтра его повезут в Булг-Айсту, он заметно расстроился и попросил его оставить в аймаке.
— Один день или два самое большее,— уверял он,— я буду свеженький, как огурчик!
— Что вы! Разве можно! Вам нужно подлечиться, а здесь ни лекарств, ни ухода,—сказала Клавдия Сергеевна.—Ведь мы с утра до вечера в степи. В больнице вам будет гораздо лучше.
— Нимгир, дружище,— обратился Михаил Иванович, когда Клавдия Сергеевна вышла из дежурки.— Я тебя очень и очень прошу— не отправляй меня в Булг-Айсту... Ехать по пыльной дороге да еще в такую жару будет опасно для моих ран. А я тебя отблагодарю, вот увидишь... Хоть этот мерзавец Озун и ограбил меня, я имею деньги на сберегательной книжке в Булг-Айсте. Хорошо, Нимгир, а?
— Сколько же деньга украл у тебя Озун?—спросил Нимгир.
— Ох, не говори! Две тысячи украл, две тысячи!—со стоном ответил Михаил Иванович.