...Багальдан сообщил своим, что отряд милиции распущен на трехдневный отдых, а начальник уехал в Булг-Айсту. Поэтому Озун решил тоже отдохнуть и отоспаться. Посоветовавшись с товарищами, он избрал для этого тот самый зимовник у Двенадцати худугов, тде когда-то произошла его встреча с Кюкин-Царцаха.
К вечеру в степи сильно похолодало. Добираясь к Двенадцати худугам, бандиты, порядком голодавшие в последнее время, продрогли и с нетерпением ожидали ужина. В мешках, доставленных Багальданом, были сушки, хурси, плитки чая, мука и спички, а в зимовнике они нашли масло, большой кувшин с аракой и крупного барана.
Как всегда, Манчжи и Багальдан взялись готовить ужин. Остальные, в том числе и Озун, занялись починкой одежды, обуви и стремян.
Когда ужин был готов, все расположились общим кругом. Разговоров на этот раз было мало, все были голодны. Озуну дали голову барана — самую почетную часть: он вспомнил, как доверчиво бежал баран за своим убийцей, и не мог есть ее, а передал Манчжи. Багальдан подсел к Озуну и тихонько оказал, чтобы Озун повременил посылать к гелюнгу за провизией: милиция часто шляется около хурула. Озун молча выслушал его и спросил, напоены ли кони и кто сегодня ночью будет дежурить.
Северный ветер так завывал за стенами зимовника, что пожилой Манчжи Эрдниев поднялся нехотя, чтобы идти на дежурство, Багальдан предложил ему оставаться, взамен пойдет он, более молодой и здоровый. Озун согласился.
Бандиты стали укладываться спать. Озун ушел в глубь зимовника и расположился рядом с Манчжи.
Фонарь был погашен, и зимовник погрузился в кромешную тьму. Сквозь проломанную крышу, дыры и щели в стенах со свистом прорывался ветер. Он примчал сегодня к Озуну какой-то удивительно знакомый, тоскливый напев, заставил долго лежать во тьме с открытыми глазами и вспоминать, откуда он. И Озун нашел его на самом дне своей памяти. Это была старинная калмыцкая песня:
Лучше, если дочь не родится или не останется живою, Если она родится, лучше будет, если она тотчас умрет! Очень хорошо, когда поминки совпадают с рождением! Очень хорошо, очень хорошо!
Эту песню в раннем детстве пела забитая молчаливая женщина, ничтожное существо питавшееся объедками мужчин, никогда не садившееся у очага с отцом и гостями, существо, которое всегда спало на земле у ног отца,— мать Озуна!
Почему Озун не вспоминал ее до сих пор? С восьми лет, когда отец впервые посадил его на коня, Озун перестал обращать па нее внимание. А сегодня ему хотелось быть около нее...
Озун вспомнил и красивицу Саруу — двенадцатилетнюю девочку с длинными волосами, которую он собирался украсть и сделать своей женой. Если бы не убийство сборщика албана, так оно и было бы...
Кажется, еще никогда Озун так не тосковал, слушая ветер, будивший воспоминания далекого прошлого, и от этого у него так болела грудь, что он встал и вышел из зимовника.
Была черная, беззвездная ночь, и Озун шел вперед на ощупь, пока не наткнулся на какую-то кибитку. Он откинул кошму у входа и видит: горит очаг, а вокруг него сидят трое —отец и два царских чиновника. Сзади, как тень, мать Озуна стоит. «Вот хорошо! Значит, я не убил сборщиков»,— подумал Озун, зашел в кибитку и сел у очага. «Ну теперь ты будешь платить албан?— спрашивает один из чиновников.— Больше тридцати лет я ждал!» И так страшно засмеялся, что Озуну стало холодно. Мать подошла к нему и запела:
Лучше бы, лучше, если бы ты, сын мой, не родился! Жалко, жалко, что, родившись, ты тотчас не умер! Очень ведь хорошо, когда поминки совпадают с рождением!
Вырвался Озун из объятий матери и без оглядки побежал в степь, хотел кричать, но голоса у него не оказалось, а когда, наконец, закричал, весь в поту проснулся и своим криком разбудил Манчжи Эрдниева и рассказал ему свой сон.
— Не спи больше на спине, не думай. Умирать все равно всем придется...
Манчжи заснул, а Озун опять думал и думал...
Потом захотелось ему выйти из зимовника и подышать ветром.
Вышел Озун из зимовника и удивился, что уже день настал — солнце так ярко светит, в стороне белая палатка стоит, с холма какой-то всадник на белом коне спускается, а вокруг Двенадцати худугов кишмя кишит саранча.
«Как же так,— думает Озун,— царцаха уже улетал, а теперь снова маленький и без крыльев?»
И только он подумал это, как подъезжает к зимовнику всадник на белом коне и говорит:
— Собирайся, Озун, в дорогу! Я хан калмыцкий, Шукур-Дай-чин, сын Хо-Орлока. Нехорошо отец мой сделал, что привел народ сюда. Я теперь всех калмыков собираю, чтобы обратно в Чжунгарию их вести. Делать около урусов вам нечего!