Озун упал перед ним на колени...
А из палатки выбегает Кюкин-Царцаха и кричит:
— Останется с ками калмыцкий народ!—К Озуну бросилась, тянет его за бешмет. — Сдайся, сдайся, Озун! Тебя простят!
А Шукур-Дайчин его тоже к себе за бешмет тянет...
— Ты опять кричишь, Озун?—говорит Манчжи Эрдниев и трясет его.— Проснись! Ложись на другой бок, лучше спать будешь!
Натянул Озун бешмет на голову и быстро заснул. И приснилось ему, что подходит к нему Багальдан: в одной руке у него фонарь. а другою он у Озуна из-за пояса наган достает.
«Зачем тебе мой наган?»—спрашивает Озун, а сам лежит, не шелохнется.
А Багальдан поднял фонарь, повернулся и очень громко говорит:
— Это есть Озун, нашей шайки командир...
— Бери его, вяжи!— приказывает кто-то.
Проснулся Озун и увидел, что приснилась ему правда: стоит около него Багальдан, приподняв фонарь, и говорит кому-то, точь-в-точь как во сне:
— Это есть Озун, нашей шайки командир...— а сам тянет наган из-за пояса Озуна.
Вскочил Озун, не помня себя, и так толкнул Багальдана, что тот ударился затылком об стену зимовника и выронил наган, а Озун бросился к выходу, но зацепился за груду кизяков. Окружили его милиционеры, и начал Озун отбиваться от них кизяками,
бросать нм в лица золу и кизячную труху... Пока они глаза протирали, успел Озун выбежать из зимовника и вскочить на своего гнедого, но в этот момент в брезжащем рассвете возникла фигура Кулакова.
— Врешь, мерзавец! Не уйдешь на этот раз!— произнес он сквозь зубы, взял Озуна на мушку и спустил курок.
Уздечка выскользнула из рук Озуна, повисших как плети, и, медленно соскользнув с седла, он рухнул у ног коня...
Уже совсем рассвело.
Десять человек лежало около Двенадцати худугов. Девять из
них были связаны по рукам и ногам, и лица их были искажены страхом и болью. Десятый лежал, раскинув руки, и смотрел в небо спокойно и строго. И вдруг он поднял руки, открыл рот и сел. Крик ужаса вырвался из уст бандитов. По старинным приметам, Озун звал их всех за собой.
— Чего встал!—Кулакова взяло на минуту сомнение — действительно ли он убил Озуна, и он бросился к нему с наганом. Но, взглянув ему в глаза, Кулаков попятился и, крепко выругавшись, велел милиционерам поторапливаться.
— Как такого доставлять будем?— спросил один из милиционеров, тщетно пытаясь придать трупу прямое положение.
— Вот так и будем,— сказал Кулаков.— Сажайте его верхом да привязывайте покрепче. Он теперь, между прочим, не скоро обмякнет. Каталепсия это...
В степи опять было пасмурно. Пронзительно свистел ветер. Огромные шары перекати-поля шурша катились по серой равнине.
Вскоре от Ергеней на Булг-Айсту двинулась большая кавалькада, в центре которой, привязанные к седлам, колыхались бандиты, и среди них выделялась фигура Озуна. На своем, угодном бурхану Махагале, гнедом с белой лысиной коне, ехал он на допрос к Эрлик-хану, устремив остекленевший взгляд в вечность.
Итак, Ксения покидала шарголские степи, где кочевала с калмыками, видела саранчу и других животных в их обыденной жизни, а не в коллекциях под стеклом. Она много испытала и среди этого многого — настоящий страх. Она многому научилась, а главное—стойко переносить физические лишения.
Вдыхая запах полыни, Ксения как всегда испытывала щемящую грусть, но уже не от сознания своего одиночества и ничтожества в этом пространстве, а от того, что, как это ни странно, все пережитое, хотя бы и трудное,—в прошлом, и оно необратимо.
Ксения задержалась в Харгункинах. Нужно было отправить инвентарь отряда Виктора Антоновича в Булг-Айсту. Его было так много, что он занял всю подводу. Ибель Сарамбаев предложил ей ехать верхом. Он тоже собрался в Булг-Айсту, и ему ничего не стоило привести обратно лошадь, на которой поедет Ксения.
Уже на территории Сонринговского аймака, недалеко от того места, где харгункиновская дорога пересекается с прямой дорогой от Хамуров, они увидели Нимгира, напряженно смотревшего в небо.
Несмотря на ясный день и слабый ветерок, с юга довольно быстро надвигалась огромная туча.
— Это царцаха летит,— оказала Ксения.
— А там смотри, тоже царцаха,— Нимгир указал на дорогу с Хамуров.
Ксения повернулась и вздрогнула.
Оттуда приближалась большая кавалькада. Первым, кого увидела Ксения, был Кулаков, ехавший впереди. Она инстинктивно осадила свою лошадь, стоявшую впереди Ибеля и Нимгира, и встала между ними.
Заметив Ксению, Кулаков выпрямился, и по лицу его скользнула самодовольная усмешка. Она отвела взгляд и увидела сзади Кулакова всадника с поднятыми руками, который, как ей показалось, что-то кричал ей черным, широко открытым ртом.