Но выбор не велик. Я уверена, что Князь наблюдает за мной из окна, поэтому мне приходится спуститься с крыльца, и это достаточно больно. Кроме того, что мои ступни превратились в ледышки, и каждый шаг напоминает о Андерсеновской русалочке, так еще и колено болит адски. Пульсирует и горит, и прожигает насквозь даже при самом незначительном движении.
Дальше крыльца не иду, а сажусь на верхнюю ступеньку. Мне бы вытянуть ноги, но если я так сделаю, то точно получу обморожение. Приходиться подтягивать под себя здоровую ногу, а больную накрыть ладонями. Чувствую, что моя гордость и злость выйдет мне боком и уже скоро. Главное, не заболеть серьезней, не получить пресловутый цистит или что-нибудь связанное с женскими заболеваниями. Злюсь теперь уже на себя, и все больше скрючиваюсь, чтобы хоть как-то согреть замерзшие ступни. В итоге снимаю куртку и накрываю ею околевшие конечности.
Осознаю, что веду себя, как ребенок. Нельзя вот так реагировать, сбегая каждый раз. У меня есть язык, я могу доказать свое право на свободу и самостоятельность. Выдыхаю, и поднимаюсь, но не тут-то было. Сесть я смогла, а вот подняться нет возможности. На больную ногу я уже не могу стать, а взяться за поручень, чтобы подтянуть себя в вертикальное положение я могу только пострадавшей рукой. То есть никакой.
И снова на сцену выходит пресловутая гордость. Возьми и позови Орлова. Но нет. Я не стану к нему обращаться по имени. Никогда. А звать Олега Дмитриевича после всех наших поцелуев – это ну совсем глупо. Так и сижу, замерзая все больше и больше. Начинаю дрожать, а через минут дрожь переходит в тряску. В этот самый момент открывается дверь:
- Ты совсем дура? – раздается у меня за спиной. – Какого хера ты на бетоне сидишь в такой холод?
- Не могу встать, - стараюсь сдержать дрожь, но стоит только договорить, зубы начинают стучать так громко, что Орлов уж точно слышит.
- А позвать тяжело? – он подходит со спины. – И какого хуя у тебя куртка на ногах, а не там где должна быть? – он повышает голос. Страшно представить, что будет, когда он увидит весь масштаб моей глупости. – Алина?
- Ноги зззаммерзли, - отвечаю, опустив голову.
- Только ноги? – ирония сейчас совсем неуместна, потому что я дико хочу в тепло дома. – Ладно, - он спускается по свободной части ступеней, и наклоняется, чтобы меня поднять. – Забери куртку, - говорит, подсовывая руку мне под колени. – Она мешает, - киваю, боясь дышать. От нехороших предчувствий забываю о том, что замерзла. Стаскиваю куртку и сжимаюсь точно в тот момент, когда Орлов видит мои голые ступни. – Это что за хуйня? – он не кричит. Он снова включает гребаного Каа.
- Все нормально, - знаю, что ненормально, но что я уже могу сделать?
- Нормально? – он рычит мне в ухо. - Ты это называешь нормальным? Господи, ну за что мне это? – поднимает глаза к небу. – Ну, думал, дурочка, ладно, - я ахаю, - но, чтобы дура?
- Ну, ступила! – отвечаю, пока он несет меня в спальню. Я согласна с ним, и принимаю решение признать свою ошибку. – Ну, поступила глупо, больше не буду, - зубы продолжают стучать, а тело дрожать. Но он уже отдает мне немного своего тепла.
- Да ты что! – чувствую, как напряжен Орлов. – Ты, милая, допросишься, - укладывает меня на кровать, и наклоняется, опустив руки с двух сторон. – Сомневаюсь, что тебя в детстве пороли, - отворачиваюсь, чтобы не видеть его злого, и в то же самое время, горячего взгляда. – Этим придется заняться мне, - поднимается и берет одеяло. Я же краснею в это время, поняв это слово по-своему. – И это, Алина, будет не член, - хватаю одеяло, и зарываюсь под него с головой, чтобы скрыть просто алые щеки. – Хотя и он будет, но после. Я за чаем, - бросает он и уходит.
Не убираю одеяло. Сейчас оно не просто греет меня, оно укрывает мой стыд. Слишком поздно я осознаю, что поступила, как подросток. Как глупый подросток. Пусть я намного младше Орлова, но я же считала себя взрослым, адекватным человеком. Тогда почему я так себя веду? Зачем? Такие поступки и поведение опускают меня в глазах мужчины еще ниже, делая не просто игрушкой и жертвой, а безмозглой курицей, которую можно унижать, использовать, оскорблять и не считать личностью. Это же даже не инфантильность, у меня ее хоть отбавляй, это дурость чистой воды. И это нужно прекращать.
- Чай, - слышу рядом. – Гюльчатай, открой личико, - слышу по голосу, что он успокоился. Выдыхаю, откидываю одеяло. – Согрелась?
- Да, - коротко отвечаю, не глядя на него. – Спасибо, - забираю чашку с горячим и парующим чаем. Улавливаю аромат, и получаю порцию удивления. – Ромашка?