- Главное, чтобы не отслойка… - послышался тихий голос Лидии.
- Если так, то успеем, - это был доктор Митчелл.
Между тем, меня завезли в индивидуальный бокс, и все закрутилось со скоростью торнадо. Пока вокруг меня суетились врачи, Лидия прощупала меня, затем провела УЗИ и кивнула.
- Ждем, - произнесла она, а одна из ее помощниц уже ставила мне капельницу.
- Это не навредит ребенку? - насторожилась я.
- Нет, - улыбнулась она. - Мы снижаем тонус матки, восстанавливаем давление и останавливаем кровотечение. Ребенок уже идет, а матка еще не совсем готова. Торопыжка.
- Торопыжка… - повторила я, а одна из ее помощниц уже прикрепляла какие-то датчики к моему животу.
- Чтобы контролировать сердцебиение ребенка и твои схватки, - увидев вопрос в моих глазах, пояснила Аврора, которая не отходила от меня ни на секунду.
- Сердечко в норме, асфиксии нет, - кивнула Лидия и я облегченно выдохнула.
- Подышите немного, - доктор, вероятно, анестезиолог, протянул мне прозрачную маску.
- Что это?
- Веселящий газ. Немного отвлечет от боли.
- Это не повредит ребенку? - в очередной раз насторожилась я.
- Нет. Не беспокойся.
Я кивнула и вздохнула сладковатый воздух. Боль не отпускала, но стала немного приглушеннее и, как и сказала Лидия, я почувствовала легкое опьянение, что немного отвлекало от судорог.
- Кесарево? - отходя с врачами в сторону, между тем спросил Генри, собирая очередной консилиум.
- Он ее конечно рвет, но пока воздержимся. Бóльшая кровопотеря. Свертываемость плохая… - покачала головой Лидия.
- Дилемма.
- Так же как и с эпидуралкой.
- Что не так? - спросил один из врачей, подошедших в бокс.
- Плохая свертываемость, - кто-то ответил, а Лидия добавила:
- Да. Нельзя. И в ее случае нужно, чтобы она при потугах чувствовала и могла контролировать свои движения. Из-за того, что на мышцы таза оказывается расслабляющее действие, они становятся неспособными обеспечить головке малыша необходимую опору. Может усложнить родовые пути, в результате головка может развернуться затылком. Но если боли будут мешать дыханию, то...
- Нет! - я подняла руку и все обернулись. Генри подошел к моей койке и внимательно посмотрел на меня.
- Я все выдержу. Я хочу, чтобы у малыша была необходимая опора. Мы с Авророй учились перенаправлять боль в дыхание. У меня получится. Даже не сомневайтесь.
Генри спокойно меня выслушал, однако, достал смарт, и я поняла, что он звонит Барретту, чтобы тот принимал решение в этом вопросе. Я была уверена, что доктора поступят так, как скажет Ричард и не не ошиблась. Краем сознания я слышала голос Генри, потом Лидии относительно кесарева сечения и эпидуральной анестезии, и, судя по тому, что со мной ничего не делали, было принято решение позволить мне рожать натуральным способом, в чем я, собственно, не сомневалась. Ричард знал, что я выдержу. Он знал, что я не только его фарфоровая балерина, но и его стойкий оловянный солдатик.
Правда, за одним исключением - кому-то было дано указание “если увидишь, что боли невыносимы, готовим анестезию”.
Все, что происходило потом, я помню смутно. Несмотря на капельницы, схватки продолжались, сильные и частые, уши закладывало, сердце проламывало грудную клетку, а мой Акуленок, казалось, и не планировал останавливаться. Он, как и отец, рвался вперед, прокладывая себе путь в эту реальность.
Я поглаживала свой живот и тихо нашептывала ласковые слова сыну, чтобы он не торопился, опасаясь, что он пойдет как-то не так.
Я не знаю, сколько прошло часов. Время казалось одной большой сплошной судорогой, ослабленной капельницей и веселящим газом, и я балансировала на грани между реальностью и забытьем.
Понимая, что мои роды нельзя было назвать нормальными, я нервничала, в страхе за ребенка, и эту тревогу было во сто крат тяжелее перенести, чем боль. Я фиксировала сознанием, что кто-то держал меня за руку, от меня не отходили какие-то врачи, за поддержку которых я была благодарна и им и Ричарду, но все, что происходило вокруг, представлялось мне размытыми пятнами, как пленэр Моне.