И быть послушной, чтобы больше не получать пощечин.
— Можно… хватит? — тихая просьба.
Эмин недовольно поджимает губы. Кровь еще кое-где осталась, но я едва стою на ногах. Он видит это и меня щадит.
— Где моя мама, Эмин? Кто такой Анархист? Откуда ты его знаешь?
— Много вопросов, Диана. Ты все узнаешь позже.
В махровом полотенце становится намного лучше, чем в грязной простыне. Я делаю блаженный вдох, когда оказываюсь на постели. Становится так хорошо, пусть и вперемешку с болью. Таблетки от боли не избавляют.
Но Эмин и не думал оставлять меня в покое.
Через несколько секунд губ коснулось холодное стекло.
— Пей. Обезболивающее. Тело нужно обработать.
Янтарная жидкость тотчас же обожгла горло. И губы. Меня не просили пить. Мне приказывали. Наклонили голову и вылили жидкость в рот, заставляя откашливаться.
— Мне кажется, я сейчас умру, — из глаз брызжут слезы.
Так больно не было никогда. Я даже не помнила, как те отморозки задели мое плечо ножом, пытаясь избавить от одежды. А теперь я чувствовала эти раны.
Его жестокие руки касались их и совсем меня не щадили. Обрабатывали, забинтовывали. Быстро и совсем не нежно. Хладнокровно. Как хирург, которому приходилось в день зашивать десяток ран.
— Только с моего позволения, Диана. Все, что принадлежит мне, погибает с моего позволения.
Не придаю значения его словам.
Да и в приступах боли разве есть дело до этих жутких значений?
Пусть хоть в собственность меня пишет, лишь бы боль снял и маму вернул.
А он вернет? Эмин знает этого Анархиста-старшего, что похитил маму. А кто тогда младший? Неужели у такого подонка, что разрушил мою жизнь в одночасье, есть дети?
Все закончилось. Андрей вошел в комнату лишь тогда, когда Эмин накрыл мое измученное, перебинтованное и измазанное лечебными мазями тело.
— Что Анархисту скажешь?
— Следов много оставил. Жестил от души. Менты не дали закончить, насиловал в лесу и там закопал. Живой.
Металлический голос. Жестокий. Он говорит обо мне.
— Вот черт, даже у меня мурашки пробежали, — смеется Андрей, — ему понравится твоя работа. Но все равно разозлится, что труп не увидел.
Я зажмуриваюсь.
Мамочка, что происходит? Кто же он такой — этот Анархист? Сам дьявол во плоти?!
От слов Эмина становится страшно. И его рука, до этого лежавшая на моем животе, становится невыносимо тяжелой. Я хочу скинуть ее от отвращения.
Его слова были жестокими и пугающими. Словно он действительно мог это сделать со мной. Изнасиловать. Убить.
Я начинаю сопротивляться, но в следующую секунду меня прожигает новая боль. От его хватки — жесткой и сильной. Челюсть свело от его пальцев — так сильно за щеки схватил.
И глазами впился:
— Я предупреждал, Диана! Не будешь послушной, грохну.
Серые бездушные глаза впились в мои. Глотаю воздух, как рыба на суше. Я никогда не встречала таких жестоких мужчин.
Или это не предел? Или это были мягкость и великодушие — оставить меня в живых?
— Не касайся… меня, — издаю хрип.
— Я сам буду решать, кто может касаться твоего тела. Сегодня это буду я. А не будешь слушаться…
Эмин замолчал. Но я поняла, чем закончится эта фраза.
Отдаст своим собакам на растерзание — тем троим, что хотели поделить меня.
— Жить захочешь, будешь со мной. И спать, и любить. Чего глаза распахнула? Не сейчас. На ноги поставлю сначала…
Глава 3
На Севере мы пробыли еще неделю. Зрение вернулось, раны затянулись, синяки пожелтели. Я встала на ноги.
За это время мне покрасили волосы и заставили надевать вещи, которые мне не принадлежали. Эмин, сам того не зная, вернул мой родной цвет волос, решив сделать меня брюнеткой. Мое тело давно не принадлежало мне — он делал с ним, что хотел.
Я перестала узнавать себя в зеркале. Из Тумановой Дианы я превратилась в незнакомку на пару лет старше.
А в день, когда я встала на ноги, Эмин велел собираться и сказал, что мы уезжаем.
С этими словами он схватил ключи от машины и собрал мои вещи. За неделю, проведенную в квартире его друга, я поняла, что спорить с этим человеком опасно, а еще одну пощечину получать не хотелось.
Он коротко попрощался с Андреем, поблагодарив его за молчание, взял меня за руку и повел на выход.