Яз проигнорировала все варианты. Сам масштаб выбора ослабил их искушение. Оставить позади то, что ей было дано, разрушило бы все переживания, которые у нее когда-либо были, сделало бы каждый выбор произвольным, чем-то, что можно отменить, переписать. Жизнь — не игра. Играть ею таким образом удешевило бы… все. Кроме того, чтобы успешно использовать эти возможности, требовалось больше мастерства и больше силы, чем у нее было.
— Покажи мне. — Стержень-корень использовал свои врата как око мира, их зрение открывалось в любом месте, которое он приказывал. — Покажи мне!
Яз притянула корабль-сердца поближе, ее кожа закричала, а разум заревел таким количеством голосов, что она едва могла слышать свой собственный. Тем не менее, изображение, которое она искала, появилось в поле зрения. Серебристая дверь ковчега, широкая комната с шестью дверями.
Яз вытащила Мали из открытого льда, используя Тумз-врата и единственную звезду, намного меньшую, чем корабль-сердце. Теперь, с силой четырех корабль-сердец, она попыталась протолкнуться внутрь, не нуждаясь в вратах. Она уже проходила сквозь стены, используя пути, оставленные Пропавшими. Теперь она прокладывала собственный путь.
Давление нарастало позади нее, толкая ее вперед во что-то, что отказывалось поддаваться. Давление усилилось, боль стала сильнее. Словно она чувствовала, как сам камень царапает ее плоть, пока она протискивалась через пространство, которое он занимал. Каждый инстинкт кричал ей остановиться — точно так же, как тело отказывается, когда руку прижимают к огню или к острию меча. Однако одно из преимуществ разума, уже наполненного нетерпеливыми и требовавшими внимания голосами, заключается в том, что инстинкт должен ждать своей очереди, чтобы быть услышанным. Яз продолжала настаивать, ее настойчивость росла, даже когда камень сопротивлялся с еще большей силой.
Она повалилась вперед, крича от боли, и упала на землю, уткнувшись лицом в прохладу белого каменного пола. Ее затуманенное зрение прояснилось, и через комнату, через дверной проем, она смогла увидеть спину Сеуса, сгорбившегося в коридоре, слишком низком, чтобы вместить его полный рост, и фигуры поменьше, сражающиеся вокруг него.
Над ней, наполняя зал меняющимися узорами своего света, четыре корабль-сердца медленно вращались по орбитам вокруг общего центра.
Стараясь не закричать, Яз поднялась на колени, затем встала. Она сделала это. Она стоит в дверях. Следующая часть будет трудной.
46
Турин
ВБЛИЗИ СКОРОСТЬ, С которой сражалась Госпожа Меч, оказалась настолько ужасающей, что лишила Турина способности двигаться даже в его собственном медленном темпе. Монахиня повернулась и пронзила Эрриса мечом одним плавным движением, занявшим меньше времени, чем щелчок пальца. За следующий удар сердца она выхватила меч обратно и прыгнула к Турину. Если бы не ослепительно быстрый бросок кинжала Куины, клинок монахини снес бы Турину голову. Как бы то ни было, она каким-то образом осознала опасность, развернулась в воздухе и отбила кувыркающийся нож в сторону своим мечом. Вместо того, чтобы быть обезглавленным, Турин обнаружил, что отлетает назад от удара твердой, как железо, ноги в солнечное сплетение.
Только лед-работа Турина спасла его при столкновении со стеной. Он бы беспомощно соскользнул на пол со сломанными костями, если бы не способность разума поддерживать его без помощи мышц, обычно выполняющих эту работу. Черные точки роились перед его глазами, когда он безуспешно пытался втянуть воздух в легкие, оставшиеся пустыми после удара Госпожи Меч.
Куина самоубийственно набросилась на преподавательницу искусства боя Сладкого Милосердия, а за спиной монахини маячил Сеус, бывший больше, чем в тех кошмарных снах, которые так часто видел Турин. Как ни быстра била Куина, молния била быстрее. Обжигающая бело-синий разряд с треском вырвался из пальцев Сеуса, и руки Куины широко раскрылись. Она упала с коротким, неестественным криком, не делая никаких попыток смягчить падение.
Госпожа Меч бросилась на Турина, ее целеустремленность ужасала. Турину хотелось протестовать — он был не самым опасным из ее врагов, — но, возможно, Эулару было легче натравить ее на мужчину, которого она едва знала, чем на послушниц, которых обучала. Она может даже подумать, что защищает их.