— Уезжаете?
Рыбнев кивнул.
— Лучше б утра подождали, — заметил портье. — Междугородные автобусы с семи часов ходить начинают.
Рыбнев пожал плечами, и портье вновь уснул.
Рыбнев вышел наружу. Поежился от холодного пронизывающего ветра. Постоял на пороге, наблюдая за обрывками газет, ползущими по асфальту. Краем глаза уловил движение в темном тупике, но виду не подал. Сунул руки в карманы и пошел по улице, мимо тупика.
— Эй, гражданин… — раздалось за спиной.
Рыбнев не обернулся. По тротуару торопливо застучали каблуки.
— Да погоди ты!
Рыбнев сжал рукоять ножа, спрятанного за пазухой.
Мелькнула мысль: человек все-таки…
Потом другая: может, и не соглядатай, может, просто…
И, наконец, третья: после того как убил невинную машинистку Наташу, чего терять?
— Эй, граждани…
Рыбнев развернулся и всадил лезвие в темную фигуру.
Фигура как на автопилоте пробормотала: «Спичек не найде…» — и опустилась на асфальт нелепой загогулиной.
Рыбневу в виски будто цыганские иглы всадили. Он вытащил нож из поверженной фигуры и, пошатываясь, побрел вдоль стены.
Шел и думал: больно. Больно. Больно. Сашенька, как мне больно. Зачем ты покинула меня, радость моя? Почему ушла, счастье мое? Неправильно это. Жутко неправильно. Страшно больно. Ну, посмотри на меня: рассыпаюсь. Душа по капле выходит: скоро совсем не останется. Больно. Больно. Родная моя. Как без тебя больно. Как неправильно, как страшно, как одиноко. А помнишь, любимая, как снежком до заходящего солнца докидывал? Ради тебя докидывал. И сейчас могу. Только зачем? Больно. Ради кого? Больно. Больно. Больно.
Так думал Рыбнев, пока не добрался до автовокзала.
Уселся на пластмассовое сиденье в зале ожидания, опустил голову на грудь.
Ну а что такого? Сидит человек, автобуса ждет.
Утром подошел к кассе, протянул трясущейся рукой мелочь в окошко, купил билет.
И пока в Лермонтовку не приехал, больше ни о чем не думал.
Глава восемнадцатая
— …работники ФСД и милиции учинили взаимный перестрел, в результате которого погибло сорок три человека, включая…
— «Перестрел», ишь ты. — Бомж Егор Артемидыч захихикал, пряча нос под дырявое одеяло. Ветер изменил направление, и в лицо полез мокрый весенний снег. Егор Артемидыч, оставаясь в сидячем положении, переполз на другую сторону бочки: вытянул грязные руки к трескучему огню.
Радиоприемник продолжал вещать из картонной коробки:
— Специалисты утверждают, что неконтролируемый перестрел был вызван впрыском в воздух токсина, вызывающего галлюцинации. Впрыск, как утверждают специалисты, произвело мертвое серое существо, найденное в сеть-клубе «Наливное яблочко»…
— Ишь ты, — сказал Егор Артемидыч. — «Впрыск»!
— Вы ему верите? — спросили из темноты.
— Да не в том дело! — Егор Артемидыч захихикал и замахал руками. — Я в суть-то и не вникаю: мне К’олины тексты сами по себе нравятся, как словесные драгоценности. Иногда такое завернет! Уж очень мне его «впрыски» и «перестрелы» по душе.
— Понятно… — прошептали из темноты.
Егор Артемидыч украдкой повернул голову, напряг подслеповатые глазки: у ржавой цистерны на самом берегу реки виднелась бесформенная тень. Молодая девушка, судя по голосу; а по тени и не скажешь. По тени осьминог какой-то, Ктулху доморощенный.
Егор Артемидыч прикрутил громкость приемника, деловито поинтересовался:
— А что вы у нас под мостом забыли, мамзель?
— Путешествую я, — ответила девушка.
— Вот как! А почему под мостом? — Егор Артемидыч захихикал. — У нас автобусы тут не останавливаются!
— Я пешим ходом путешествую, — сухо ответила тень и чуть изменила положение. Егору Артемидычу показалось, что в напряженном синем воздухе мелькнуло щупальце. Впрочем, он был подслеповат и не доверял своим глазам.
— А зачем вы путешествуете, мамзель? — поинтересовался Егор Артемидыч. — Или секрет?
Девушка долго молчала. В бочке трещал огонь; у Егора Артемидыча замерзла спина, и он повернулся к бочке задом. Уставился на темную реку: ни дать ни взять продолжение ночного неба — темно, сине и звезды. Только вот холодом от этого неба несет; зябко, промозгло.
— Я путешествую, потому что люблю одного человека, — сказала, наконец, тень. — А может, потому, что хочу его убить.
Егор Артемидыч ничуть не удивился: хихикнул, порылся в горе тряпья, что было свалено рядом с бочкой; выудил потрепанное замасленное красное сердце из плюша и кинул девушке. Тень метнулась к сердцу, схватила его.