— Что тебе, Миша? Лекарство твое?
Отрицательный кивок головой.
— Пить? Воды?
Отрицательный кивок головой.
— Твои вещи? Да?
Гримаса немых губ и кивок, означающий и «да», и «нет».
— Поняла. Твой роман «Мастер и Маргарита». Утвердительный, почти радостный кивок и жадный страдальческий взгляд, просьба о невозможном…
— Нет, нет, ты, пожалуйста, не сомневайся. Слушай меня. Я даю тебе слово, что не умру прежде, чем будет напечатав этот роман.
Он ответил ей слабым, благодарным пожатием руки. Это была надежда, с которой он умер, чтобы благодаря своей Маргарите, выполнившей обещание, воскреснуть вновь и в образе Мастера.
Надя смутно догадывалась по тому удовлетворению, которое получала от общения с переведенными в зрительный ряд героями, что ее перо и фломастер проникают за границы невозможного. Изобразив Мастера, удачно завершив большую выставочную композицию, Надя поставила ее на тумбочку и опустилась на колени, чтобы быть с героями на одном уровне. Она никак не могла освободиться от кричащих глаз, созданных ею же самой, и все заглядывала в них, как в глаза живого человека. Она думала, что видит страдания Мастера и немножко страдания Марата, на которые, по ее мнению, он был способен. И не знала девочка, что видит перед собой глаза Булгакова, что перед ним она стоит на коленях в образе Маргариты.
— Надюшка! — раздался за спиной голос отца. — Ты выбросила этот двойной лист или он нечаянно попал в корзину? На английском языке.
Это был голос из другого мира, показавшийся Наде менее реальным, чем тот, в котором она находилась. Девочка поднялась с колен, посмотрела отсутствующим взглядом, спросила с безразличием и непониманием:
— Какой лист?
— Вот… Здесь что-то на английском языке написано. Мамочка хотела выбросить, но, может быть, не надо? Положим в архив? Это черновик письма в Австралию Гейле?
— Нет, — улыбнулась Надя.
— А чего ты улыбаешься?
— Встретилась с хорошим человеком.
— С каким человеком? Со мной? — удивился Николай Николаевич.
— И с тобой, и с Булгаковым. Это мой ответ на уроке английского языка. Надо было по-английски рассказать о каком-нибудь писателе. Вот я и рассказала про Булгакова. Но сначала подготовилась. Дома. Записала все. Ненужная бумажка, можно выбросить.
— А почему про него? Разве он твой любимый писатель? Разве ты его давно знаешь?
— Он стал моим любимым писателем с первого взгляда. Прочитала, и все.
— Ну, а что же ты в нем все-таки нашла? — огорченно спросил Николай Николаевич. — Чертей и дьяволов, кота с пистолетом?
— Я не знаю, что тебе ответить. «Мастер и Маргарита» — этим все сказано.
— Что «Мастер и Маргарита»? — не понял отец.
— Ты плохо прочитал книгу, поэтому и не понимаешь.
— Прочитай мне свой английский ответ, — попросил Николай Николаевич, присаживаясь. — Я хочу понять.
— Пожалуйста, — неохотно взяла в руки черновик Надя. — «Мой любимый писатель Михаил Афанасьевич Булгаков. Мне нравятся его книги, потому что он вкладывал в них всего себя, потому что он писал только правду. Мое любимое произведение «Мастер и Маргарита». Это его лучшая книга. Она оригинальная, умная и очень современная».
— Писал правду, вкладывал всего себя, — перебил ее отец. — Оригинальная, умная, современная. Эти слова ничего не объясняют.
— Это же урок английского языка, — напомнила дочь. — Ну, что я могла еще сказать? Ну, о хороших и плохих людях, о симпатичной дьявольщине. Я просто сказала о «Мастере и Маргарите», — она развела руками. — Для тех, кто читал, для них вот только скажешь «Мастер и Маргарита» — и все ясно.
— Это что? Вроде пароля? — рассердился отец. — «У вас продается славянский шкаф? Шкаф продан, осталась никелированная кровать с тумбочкой»?
— Ты сказал глупость, папа, — сухо отозвалась на его иронию дочь.
Отец не мог понять самого главного. По-английски она могла сказать об этом романе только общие слова. Урок есть урок. Так почему же она тогда взяла именно Булгакова, а не кого-нибудь другого? Потому что не могла и не хотела говорить ни о ком другом, не считала возможным отделять ответы на отметку в школе от ответов, которые требовала от нее жизнь? Она читала Булгакова, иллюстрировала Булгакова и в школе говорила о Булгакове. Это было нежелание раздваиваться даже в мелочах, стремление к цельности восприятия мира. Это было бы как предательство по отношению к Мастеру и Маргарите, если бы она говорила о ком-нибудь другом. Это было бы нечестно но отношению к самой себе и Марату.