Замер, потянулся к Воеводе Сенечка.
Смягчилось, стало добрым лицо Чайки.
Касаткин, который и минуты не мог посидеть спокойно, задумчиво улыбался.
С интересом слушал Караванов.
И даже Дальский увлеченно смеялся.
Алеша видел дружную семью. Он тихонько вздохнул и благодарно посмотрел на режиссера.
Воевода не любил долго разбирать пьесу за столом. Уже через неделю вышли на сцену. Вместо скал рабочие нагромоздили какие-то ящики, лестницы. Вместо леса поставили несколько ободранных бутафорских деревьев с ветвями из толстой проволоки, обмотанной тряпками.
— Разбудите же в себе художника! — заклинал Воевода актеров, стоя перед ними на сцене. — Древние астрономы говорили на звучной латыни: per aspera ad astra! По терниям — к звездам! Запишите в своем сердце эти гордые слова! О великом актере сказано: «Игра Кина производит такое впечатление, как будто вы читаете Шекспира при блеске молнии». Стремитесь к яркости замысла и яркости выражения! Сочней, интересней! Серенькое, будничное, заурядное враждебно духу театра! Романтической театральности требует наше время! Время великих революций, время атомной энергии, время подготовки к полетам на Луну и Марс!
Маленький, стремительный Воевода как бы вырастал, глаза его горели.
— Саади сказал мудро: «Вы говорите: время идет; безумцы, это вы проходите». Так не пройдите мимо своего мига! Скажите слово! Прочитайте Шекспира при блеске молнии! Репетировать, друзья, репетировать!
Оттопыренные карманы пиджака его тарахтели. Он каждый раз по рассеянности забирал спички у всех актеров.
— Самые большие краснобаи на свете — это режиссеры, — буркнул Дальский Караванову.
— Пускай! Нашему брату это нужно для затравки. Воевода молодец! На его репетициях нет скуки, всегда огонек. Шум, споры!
А Воевода действительно, если нужно было, мог рассказывать актерам о политике Нерона и о древних поэтах Китая, об античных ваятелях и о косторезах Якутии, о сельском хозяйстве и о нравах египтян, о меченых атомах и о выделке кожи. Он сыпал цитаты из Фирдоуси, из индийских йогов, из корана, из писем Флобера и из сотен других редких источников.
Исключительная память, необыкновенная любознательность и необходимость рыться в книгах помогли Воеводе накопить обширные знания. Он был набит ими, как мешок зерном.
И Северову нравился этот фантазер.
Воевода на репетициях бегал как одержимый, показывал, хвалил, ругал. Он до страсти любил острую, яркую форму, ненавидел все нудное, серое.
Он был настоящим диктатором и требовал полного подчинения своим замыслам. Из-за этого часто вспыхивали ссоры и даже скандалы, кто-нибудь начинал бунтовать.
Поэтому Воевода любил работать с молодежью, — она была горяча, полна фантазии, свежести и верила ему.
Репетировали сцену лесной русалки Мавки, злыдней и черта Куца, которого играл Касаткин.
— А ну, повторите! — захлопал Воевода. — Касаткин! Начали! Долгополов, не спи, подавай текст!
У Касаткина лицо было уже красное, потное. Он вскарабкался на скалу:.
— Не жми на текст! Проще, легче! — Воевода выхватил платок, махал, остужая разгоряченное лицо, и вдруг закричал: — Что ты делаешь? Что ты делаешь?! Это тебе не Островский! Это романтическая сказка! Да еще в стихах!
Касаткин повторил, но опять не получилось.
Воевода бросил пиджак, взлетел на скалу.
крикнул он, хихикая и пританцовывая. Птицей перелетел на соседнюю скалу.
Ловко прыгнул на сук дуба, свесился вниз.
Актеры не спускали глаз с Воеводы.
— Понял? А ты, как медведь! Повтори! Потом один еще потренируйся!
Но труднее всего давались сцены с Чайкой.
Вместо грациозной девушки грузно ходила женщина с сиплым голосом. От нее пахло табаком, и Северова мутило.
Прослушав первую сцену между Лукашом и Мавкой, Воевода долго и мрачно вышагивал перед ними, Чайка и Северов сидели на холмике в цветах. Его пока заменял ящик из-под макарон. Чайка стегала себя по ноге прутом, Северов ломал палочку.
— Вы понимаете, Галина Александровна, что здесь происходит? — резко остановился Воевода. — Весенняя ночь в глухом лесу. Таинственно белеют стволы берез. Вешний ветер вздыхает в ветвях… Свет месяца переливается в чаще, где затаились Мавка и Лукаш… Заливаются соловьи…
Воевода уже увлекся и говорил шепотом. От его слов перед Северовым на пустой сцене ярко оживала ночь. Он даже почуял запах молодой травы, услыхал шелест.