— Вы что, поступать в вечернюю школу, ликвидировать неграмотность? — фыркнула она.
— И не говорите! Измучился! Даже цифр не знаю. В долг беру сто, а отдаю пятьдесят!
Касаткин увидел на табуретке фуражку Долгополова и сел прямо на нее.
’— Ой, там фуражка! — воскликнула Зоя.
— Где? — Касаткин встал, фуражки не было. — Вам померещилось!
Учительница с недоумением огляделась вокруг. А Касаткин уже молниеносно затолкал фуражку в свою шляпу.
— Я к вам, собственно, по важному вопросу, — принял он серьезный вид и от этого стал еще смешнее. — У родителей и у школы одно общее дело. И нельзя воспитание сваливать только на плечи школы. Мы все отвечаем перед обществом. Да, вот так! Ну и как мой сынишка Саня Сиротин?
Зоины густые, плотные ресницы изумленно затрепыхались.
— Это… и ваш сын?
— Да… в некоем роде… А что? Он ведет себя плохо? Ну, знаете ли… Я хоть и стою на позиции передовой педагогической мысли, но все же считаю, что иногда ремень очень красноречив. Это я убедился на себе. Мой отец иногда… внушал мне. Так, например, он в восемь лет отучил меня курить и к этому зелью я пристрастился уже довольно поздно, только в восемь с половиной. Если что… я могу… Ах, дети, дети! Родительское сердце просто разрывается! Я ему задаю вопрос: «Что называется горной страной?» А он, не моргнув, тарабанит: «Горной страной называется равнина».
— Послушайте! Перестаньте морочить мне голову! — рассердилась Зоя. — Приходит какой-то студент и объявляет себя отцом. Сразу же заявляется второй, почти десятиклассник, и тоже утверждает, что он отец! А теперь вы!
— Это самозванцы! Гришки Отрепьевы! — решительно отрубил Касаткин. — Отец — я!
— А они?
— Конечно, и они…
— Как это?
— Вот так… и они. И еще несколько отцов. А кто настоящий… То есть мы все считаем себя настоящими…
— Не понимаю! — Зоя даже вскочила с диванчика.
— Ну, как это в жизни бывает… Мать есть, а отца… мы уж решили все…
Учительница покраснела.
Открылась дверь, и прозвучал голос Юлиньки:
— Можно?
Касаткин шепнул:
— Это моя жена!
— Як вам насчет Сани, — объяснила Юлинька, не видя Касаткина, который уже успел спрятаться за шкаф.
Касаткин прислушался.
— А вы тоже… папаша? — язвительно спросила Зоя кого-то.
— Да! — пробасил Караванов.
Касаткин схватился за волосы, толкнул скелет, и тот повалился ему в объятия.
— Подожди, друг, не до тебя, — шепнул Никита.
— Товарищи, что за шутки! — совсем рассердилась Зоя, решив, что над ней смеются. — Два отца уже были, вон третий! А вы — четвертый! — Шнурочки бровей ее завязались в узелок.
Из-за шкафа глянул Касаткин. Он почесал затылок, развел руками. Из его шляпы выпала фуражка Долгополова.
— Вот и фуражка… тоже… — вспыхнула учительница.
— Где, какая? — наивно спросил Никита, наклоняясь к полу.
— Да вон… — Зоя растерянно смотрела — на полу уже ничего не было. А Касаткин, сунувший в карман комок фуражки, озабоченно смотрел на пол.
— А ты чего здесь делаешь? — удивился Караванов.
— Я насчет ликбеза. Прощайте! — и он выскочил из учительской.
Собрание проходило в небольшой, без окон, гримуборной, с десятками горящих лампочек на столиках.
Северов проткнул горелой спичкой коробок и крутил его, не поднимая глаз. Напротив сидела Юлинька, облокотившись на стол и зажав лицо ладонями. Только она знала, почему напился Алеша.
Выступала Варя:
— Я сидела в зале. Вот. Как он забубнил, а потом как ноги стали заплетаться! Что это было! Все зрители шушукаются! Я скорее удирать! Стыдобушка! А еще комсомолец! Эх! — и Варя, махнув рукой, села.
— Ну и выступаешь же ты всегда — смехота! — шепнула ей Шура.
— Вот это завернула речугу! — вертелся Касаткин, смеша всех.
Сенечка строго постучал карандашом.
— Никита! Веди себя серьезнее! Хочешь сказать — бери слово.
Касаткин сделал постное лицо и поднял руку. Раскрасневшаяся Шура фыркнула. Касаткин встал, важно налил воды в стакан, отхлебнул и начал неожиданно громко, словно с трибуны:
— Товарищи! Если поступок Северова рассматривать в разрезе международного положения, то мы можем констатировать…
Шура снова фыркнула.
Сенечка возмутился:
— Что это за балаган? У нас вопрос важный, а ты…
— Ладно уж! Пошутить не дают жизнерадостному человеку!
И Никита заговорил серьезно:
— Шутки, конечно, шутками, но тут, пожалуй, не до шуток. Ну, что тут молено говорить? Алексей не маленький и сам понимает все. Безобразный поступок? Безобразный! Брошена тень на театр? Брошена! Был испорчен спектакль? Был! Так чего еще говорить? Наша комсомольская организация должна резко осудить этот поступок! Тут уж Алексею никак не открутиться!