— А он и не собирается откручиваться! — вставил Долгополов.
Касаткин опять глотнул воды, сел и так скосил глаза на Шуру, что она быстро отвернулась и зажала рот ладонью.
— Василий, ты хотел, что ли, сказать? — спросил Сенечка.
— Да нет, — застеснялся Долгополов, — я только думаю: как это получается? Человек хочет доставить себе удовольствие: выпить, если, конечно, это удовольствие.
— Едва ли, — буркнул Сенечка Неженцев.
— И вот себе приятное, а другим, выходит, неприятное. Актерам и зрителям. Мне хорошо, а на других плевать. Как это называется?
— Эгоизмом! — опять бросил Сенечка, лохматя белесые волосы. — Юля, ты будешь говорить?
— Нет, — тихо ответила она. — Алеша и сам, конечно, все понял… или поймет… кто виноват. И подумает обо всем. — Она помолчала и закончила для всех непонятно: — Ведь китайцы говорят: пьющий из колодца не забудет того, кто вырыл колодец.
У Северова на щеке резко выступила стайка родинок.
— Все-таки ты, может, объяснишь, Алексей, свою выходку? — холодно спросил Сенечка.
— А чего объяснять? Все ясно. Причина: глупость. Малодушие. — Алеша не поднимал головы.
Глаза Юлиньки потемнели, и все лицо стало осенне-хмурым.
— Вообще-то, конечно, с этим вопросом ясно, — поднялся Сенечка, — и мимо него нельзя пройти! Всю эту пьянку мы клеймим позором! Я о другом хочу поговорить. Уж очень ты, Алексей, оторван от всех! — Сенечка загорячился, покраснел, у него даже галстук выбился из-под пестрого джемпера. — Замкнутый какой-то! Все в себе! Вроде как бы не от мира сего. Так трудновато жить. А ты к ребятам поближе, как говорится: «в нашей буче, боевой, кипучей»! А то ведь все один и один. Тут не только до пьянки, тут черт знает до чего дойдешь! Одному не мудрено и совсем захиреть, а жизнь, люди — они обогащают!
Юлинька опять закрыла лицо руками — ей было жаль Алешу. Уж кто-кто, а она-то знала, как он рвался к этой жизни, но… только все еще на словах, в мечтах. Сумеет ли он выйти из фанерных покоев дона Диего? Хлебнет ли настоящей жизни?
— Я предлагаю вынести Северову за выпивку порицание, а об остальном пусть сам подумает! — Сенечка сел.
В дверь постучали, дежурная крикнула:
— Сиротину к телефону!
Через минуту Юлинька прибежала обратно.
— Ребята, Фома потерялся! Что делать? Звонили из детсада. Хватились, а его нет!
Все вскочили, зашумели.
— Искать надо!
— В милицию звони!
— Разделим улицы и прочешем их!
— Можно по радио объявить!
Обошли чуть не весь город, розысками занялись все отделения милиции. Юлинька металась по улицам.
И только вечером сияющий и усталый Караванов привел очень довольного, краснощекого Фомушку.
Оказалось, что он, играя во дворе детсада, нашел дыру в заборе и вылез. Весь день бродил, пока не попал на глаза милиционеру.
— Что ты наделал, разбойник? Ведь мы же с ног все валимся! — схватила его Юлинька.
— А зачем валитесь? — серьезно спросил Фомушка.
— Люди валятся с ног, а он бродит где-то! — Саня замахнулся на него локтем. — Вот как дам, чтобы знал!
— Ничего, скажи! — засмеялся Караванов. — Всякое бывает!
— А почему всякое? — осведомился Фомушка.
— Ну вот! Вся семья в сборе! — захлопотала Юлинька, готовя ужин.
Фомушка схватил желтую дудку и оглушительно загудел.
— Крой, Боцман! Сигналь на весь мир! Отплываем к мысу Доброй Надежды! — прогремел голос Караванова.
«И звуки слышу я…»
Караванов, молодой, нарядный, встретил Алешу на улице, закричал еще издали:
— Алексей! Граф Караванов и графиня Сиротина нижайше просят вас прибыть завтра на бал, имеющий быть в восемь вечера по случаю их бракосочетания! Одежда — обычный фрак! Можно и в майке-безрукавке.
У Караванова глаза сияли. Алеша пристально посмотрел в них. «Не сказала. Спасибо и за это».
Вдруг почувствовал, что ему отвратительно это улыбающееся лицо, эта новая шляпа. Отвращение переходило в ненависть. Но, всеми силами стараясь скрыть свои чувства, улыбнулся:
— Поздравляю авансом!
Сунул в рот папиросу другим концом. Смотрел в широкую спину уходящего Караванова и сплевывал с языка прилипшие крошки табака. Идти не было сил. Опустился на сырую позеленевшую скамейку у забора.
Захотелось воды, прозрачной, холодной.
Прошел Воевода, спросил: