— Аннушка!
Ну вот, теперь уж и тетя Вильма начинает! «Меня зовут Жанетта, да будет всем известно, меня и крестили Жанеттой, а не «Аннушкой»! «Аннушка», — сказала она про себя степенным, грудным голосом Эржи Шоймоши и снова повторила уже голосом тети Вильмы: «Аннушка»…
— Аннушка, кофе готов!
Пожав плечами, девочка побежала в комнату тети Вильмы и, сделав у порога глубокий реверанс, сказала:
— Вот она, Аннушка!
После кофе тетя Вильма собрала со стола все пепельницы и разложила на нем тетради и книги.
— Что вы делаете, тетя Вильма? — спросила Жанетта.
— Учусь, — последовал поразительный ответ. — Я руковожу на фабрике политкружком начального обучения, вот и готовлюсь к занятиям. — Словно не слыша тихого смешка девочки, Вильма продолжала: — Мы сейчас все учимся, и старые и молодые — одинаково.
— И даже те, кто не хочет?
— Даже те.
— Вот бы моей бабушке сюда! — Жанетта громко засмеялась, потом добавила воинственным тоном: — Во Франции нельзя принуждать людей учиться! Там свобода, и… и каждый делает, что хочет!
Набирая чернил в самопишущую ручку, Вильма Рошта спокойно сказала:
— У нас здесь совсем другая жизнь, чем у вас, — я думаю, ты это и сама уже знаешь. Тот, кто учится, понимает, зачем и как происходят в мире такие перемены… а кто не учится, понимает во всем этом столько же, сколько я в твоей французской скороговорке.
— Моя бабушка очень умная, это вам и папа скажет. Она, когда молодая была, жила в Париже и…
Жанетта замолчала. Она поняла вдруг, что вывезла из родного дома множество таких воспоминаний, с которыми здесь лучше не выскакивать; то и дело приходится глотать готовые сорваться слова, — а это неприятно и унизительно. А зачем, собственно, ей стыдиться, что бабушка была горничной графини Лафорг, а сейчас нанялась кухаркой к инженеру Курцу! Но все-таки она почему-то не может рассказывать о бабушке этой Вильме Рошта. Тетя Вильма какая-то совсем другая… Вот сидит сейчас с книгами… Невозможно даже представить себе, чтобы она когда-нибудь нацепила себе на голову соломенную шляпку графини Лафорг… Она, Жанетта, чуть было не рассказала этой Бири Новак о роскошном «Кларидж-отеле» и о негре-танцоре, но сдержалась и промолчала, словно стыдясь чего-то. И потом… дома ее очень мало беспокоило то, что она последняя ученица в классе и какого мнения о ней ее одноклассники — вайаны и чиновничьи детки. А вот здесь она с какой-то странной тревогой думает о завтрашнем дне, о непонятном соревновании между девочками, из которого ее исключают, потому что она ничего не знает и не владеет венгерским языком. Ее вновь охватила горькая тоска по старому серому дому, где ее, независимую и счастливую, не стесняли никакие преграды. Холодным, враждебным тоном она сказала:
— Вам, тетя Вильма, легко говорить о моей бабушке, когда у вас и должность хорошая и квартира красивая. А она — простая, бедная женщина…
Вильма Рошта взглянула на девочку и тихо ответила:
— Я уважаю, очень уважаю твою бабушку за то, что она уже старушка, а таким тяжким трудом зарабатывает свой хлеб. Таким, как мы, раньше и здесь жилось не лучше… Работали ради удобств и обогащения других. Не бабушка твоя виновата, а общество, в котором она живет, Ну, да что я объясняю тебе! Ты и сама скоро поймешь все это, Аннушка.
— Нет! — упрямо крикнула девочка. — Мне раньше хорошо было, лучше, чем теперь! — Она встала и, чтобы выйти из спора победительницей, насмешливо добавила: — Я пойду к себе! Учитесь, пожалуйста!
Тетя Вильма ласково кивнула:
— Возьми с собой приемник, Аннушка. Послушай немного музыку из Парижа… я знаю, как приятно услышать голоса с родины.
Ну, что можно ответить на это? Жанетта взяла приемник и ушла в свою комнату. Белая полоска, указывающая станции, бегала взад-вперед по всему миру, пока наконец ухо девочки не уловило в сумятице голосов такой знакомый-знакомый мотив: далекий тоненький женский голос пел французскую песенку. Песня скоро кончилась, и диктор стал цветистыми фразами расхваливать крем для лица, пудру и губную помаду какой-то фирмы; затем другой голос сказал: «Говорит Монте-Карло».