Но капризный лучик не хотел больше заниматься волком, солнце слезло с окна, и теперь его опять не было видно. Оно ушло на школьный двор, туда, где расселись под забором пышные сугробы (как здорово прыгать в них с разбегу!), а в белых лохматых ветках берёз сидели важные снегири. Конечно, на улице солнцу интереснее, чем в классе. А что, если бы оно вдруг подпрыгнуло, скатилось с неба и — в глубокий-глубокий овраг? Стало бы темно-претемно. И все бы заплакали: люди, звери, и среди них волк с полинявшим хвостом, и мама, и даже учительница Нина Петровна. Все бы плакали и причитали: «Где ты, наше красное солнышко? Пропадём мы без тебя». И только бы он, Володя Чижиков, знал тот овраг, куда солнце закатилось. Он привёл бы к оврагу людей, и они все вместе, обжигаясь, стали бы забрасывать солнце на небо.
—…Чижиков! — послышался над головой голос Нины Петровны. — Прочитай, что ты написал.
Володя встал и увидел класс, своих товарищей; они смотрели на него — кто насмешливо, кто сочувственно. А солнце никуда не закатилось; теперь оно сидело в другом окне и подмигивало Володе через замёрзшие стёкла.
— «Пионеры нашли в лесу логово волка», — прочитал Володя.
Класс захохотал.
— Сколько он пропустил предложений? — Голос у Нины Петровны стал точно таким, как у мамы, когда она лупит хворостиной упрямую козу Груню. — Сысоева, скажи.
— Три предложения, — старательно пропищала с первой парты Катька Сысоева.
Зубрилка несчастная! Сыса противная!
— Почему ты не пишешь диктант?
— Я думал.
— Как это — думал? О чём?
— О солнце. И ещё о том, что у волка полинял хвост.
Класс опять захохотал.
— Он только и умеет фантазии выдумывать, — сказал Борька Хвисько.
— Не фантазии, — фыркнула Катька, — а дурачится он.
— Я не дурачусь. Я правда…
— Что — правда? Что — правда-то?
— Про солнце и про волка. У него хвост полинял.
— Сам ты полинял! — крикнул Борька.
И опять все захохотали.
Володя обиделся, схватил пальто, портфель, шапку-ушанку с оторванными тесёмками и бросился к двери. Нина Петровна даже ничего сказать не успела — так быстро он выскочил из класса.
Володя Чижиков — маленький худенький мальчик. Волосы у него светлые и совсем не причёсываются: растут как им вздумается, а глаза серые, и в них живут весёлые, насмешливые искорки. Их Володина мама зовет чёртиками. Учится он в третьем классе, очень любит читать книжки про путешествия и мечтает стать моряком. Или можно пожарником, как дядя Лёня, чтобы носить каску и ездить в красной грозной машине, которая умеет так здорово гудеть.
Володя вышел на школьный двор. Кругом морозно, снежно, а солнце запуталось в берёзовых ветках. Снегири всё ещё сидели там же, в берёзах, и им, наверно, было тепло около солнца.
И почему все над ним смеются? Подумаешь, пропустил три предложения… Разве же он виноват, что задумался?
Володя чувствовал себя одиноким, обиженным, никому не нужным, и ему стало ужасно жалко себя. Как всё-таки несправедливо устроена жизнь! А с Борькой придётся подраться — что он ко всем лезет? Катька Сыса дура и подлиза. И все ребята тоже хороши: хохотали, как будто их кто щекотал. И над чем, спрашивается? Конечно, над ним, Володей, над его курносым, веснушчатым носом, над отвратительным вихром, который растёт куда-то вбок на самой макушке, над его большими валенками. Ну и пусть, и ладно. Вот он сейчас выйдет на дорогу и зашагает, зашагает сам не зная куда, в снега, за горизонт, и замёрзнет где-нибудь в пушистом и мягком сугробе. Его найдут закоченевшего, безжизненного, с запиской в руке: «Нина Петровна, Сыса, ребята! Я вам всё прощаю. Остаюсь ваш Вовка Чижик»…
С этими нерадостными мыслями Володя вышел на деревенскую улицу. Вот по ней он и пойдёт замерзать в сугробе, туда, за синий горизонт. Правда, в душе Володя сознавал, что отправится сейчас домой, на птицеферму, которая находится в трёх километрах от Дубровки. Там его мама работает птичницей. Но, если бы ему сейчас встретился кто-нибудь из знакомых, он сказал бы, что идёт замерзать…
Февральский день был в зените. По небу не спеша карабкалось солнце, уже чуть-чуть весеннее, потому что, если надолго подставить ему спину, то даже через пальто можно почувствовать тепло. Весна начиналась и на дороге: снег на ней, чёрный от машин и лошадей, таял — он стал ноздреватым, точно губка. От дороги пахло ещё неизвестной Володе жизнью и путешествиями. Карнизы крыш походили на большие прозрачные гребёнки: они обросли сосульками. Во дворах хлопало на ветру морозное, тугое бельё, и взрослые занимались своими делами.