На что это похоже? Казалось, что солнце опять вошло в наш скромный дом при одном упоминании твоего имени.
Тебя собираются простить. Я это почувствовала. А вечером ко мне подошла Евлалия.
Вынуждена тебе рассказать эту историю. Вчера возле нашего дома появился большой, толстый и желтый карлик. Его зовут Снепс. Мы это выяснили от мальчишек, которые всю дорогу сопровождали его и забрасывали камнями. Он не отбивался от них, только жалостливо смотрел по сторонам. И взгляд его — разрывал душу. По-моему, в его глазах застыли слезы.
Что он делал возле нашего дома? — никто из нас не выяснил. Но это странно. Ведь доктор Мид, сказал, что Евлалия не беременна. Зачем же он пришел.
Я как только его увидела, сразу спряталась за кресло и велела сестре тоже спрятаться. Ты не знаешь: в нашем домике окошки низенькие. Карла подошел, потоптался у него, заглянул внутрь домика и ушел. Заглянул один раз в то окно, которое выходит на улицу. Мы прятались в соседней комнате, и он нас не заметил. Вот и все.
Еще были какие-то новости, но точнее не могу тебе их рассказать. Забыла, потому что все не ясно и все довольно таинственно.
А после этого случая я узнала другую страшную тайну. Про себя.
Только ты, Филипп, сдержись и не расстраивайся! Еще все можно поправить.
Вчера к моему отцу приходил коротышка-ирландец.
Его зовут Смешно, и коротко — Джеральд О'Хара. Он вертелся перед отцом, как павлин. Распустил хвост, а когда я вошла, заметил, что я — очень хорошенькая.
Зачем отец меня ему показывал?
Я не знаю. Но может быть действительно дни близятся к чему-то очень страшному. Визит этого ужасного толстого человечка как-то с этим связан.
Я сказала тебе страшную новость, и больше уже не могу ни о чем думать. Я только молюсь. Найдись поскорее!
Приди и забери меня отсюда. Спаси свою Эллин, которая будет думать о тебе всегда! Что бы ни случилось!., ты знаешь, я забыла тебе сказать самое главное.
Сегодня ночью мне приснился наш ребенок. Наш! Которого пока у нас еще нет. Я вся обревелась. Это была девочка, со светленькими волосиками. Она плакала. Интересно, почему она плакала? И звали ее Скарлетт.
Больше ничего не могу писать, слезы застилают мне глаза. Филипп, откликнись! Мы можем никогда больше не увидеться".
… Филипп приходил в себя после того срыва в доме Харвея. Страшное нервное потрясение, которое его свалило, стало забываться — он постепенно выздоравливал.
Он вдруг понял, что всю жизнь выполняет только чьи-то желания и никогда — свои собственные.
После болезни с ним что-то произошло. Он будто надломился. Или изменился. Стал другим. И замечал пока это только сам.
Батлер "колдовал" над ним, чтобы Филиппа оставила нервная болезнь.
Таинственные изменения в своей душе, которые не сулили ничего хорошего, проявились исподволь. Филипп стал с интересом относиться к банковскому делу.
Харвей каждое утро за ним присылал экипаж. Филипп выходил к экипажу и отъезжал в банк. По пути на работу — как это странно звучало для Филиппа — его узнавали и оборачивались при его появлении. Филипп пугался, стеснялся своего прошлого, и из кареты без надобности не высовывался.
В городе уже знали, что "заблудшая овца" возвращается в свое стадо.
Больше всего эта овца боялась только встречи с собственным дядей. Он представлял эту встречу по-разному. Дядя мог ударить по лицу, а мог и выстрелить. Что он может облобызать племянника — в голову не приходило.
Филипп не мог читать писем Эллин, адресованных ему по почте духов. Что-то в его душе очерствело. И не знал он, что предупреждение об этом было в очередном неотправленном письме. Трижды Филипп случайно проезжал мимо маленького домика, в котором была спрятана Эллин, но ни Эллин, ни Филипп этого не почувствовали.
Расставания
В банке мистера Харвея к Филиппу все относились почтительно. В окружении снующих вокруг него клерков молодой человек чувствовал себя частицей большого дела, которое звалось успехом.
Тот кто олицетворял этот успех, — мистер Харвей, — редко спускался со своего Олимпа вниз к простым клеркам.
То что Филипп единственный из них мог подниматься наверх было знаком избранничества.
Филипп поверил в свое дело, а это так или иначе привело к тому, что наступили такие дни, когда Филипп сказал, что новое дело поглотило его целиком.
Он почувствовал вкус к простой добропорядочной жизни. Он стал достойным наследником Пьера Робийяра.
Батлер это заметил слишком поздно.