Руки будто сами вспомнили, как инструмент держать, как только топор в ладони лёг. Заиграл, запел, вонзая острый нос в дубовую кору. Был у Галины муж охотник, а стал плотник. Отчий дом подправил, крылечко новое поставил на восьми балясинах да с резными стойками, крышу ажурными деталями украсил, наличники вокруг окон такие, что народ не мог просто так мимо пройти, любовался.
И дети всегда при нём. Обступят, да не только свои, но и соседские, каждый хочет науку познать, увидать, как из обрубка неотёсанного такая красота неземная выходит. Никого не гнал Ефим, только улыбался да показывал своё дело. А там и просить его народ стал им дома подлатать или утварь какую сделать. Так и зажили Крыловы счастливо.
Шёл 1973 год, положение о паспортной системе, согласно которой паспортизация распространилась на всех жителей страны Совмин СССР утвердил 28 августа 1974 года. В полном объёме документ вступил в силу через два года — столько шла подготовка госаппарата к этой задаче. С тех пор паспорт гражданина СССР были обязаны иметь все советские граждане старше 16 лет.
В постановлении Совмина были особые указания насчёт жителей сельской местности: тем из них, кто ранее паспорта не получал, новый документ полагался лишь в случае выезда в другую местность на длительный срок. Если же они покидали родной посёлок максимум на полтора месяца, в том числе ехали в санаторий или в командировку, то удостоверением личности для них служила справка от сельского исполкома с указанием цели выезда.
Именно поэтому у Галины проблем с документами для Ефима не возникло. Так мужчина занял место в её семье в качестве главы.
Отчего Галина доверилась неизвестному человеку, которого нашла в лесу? Потому что верила матери. Ещё ни разу подобные сны не были лживыми. А вот у Ефима выбора не было, ему сказали кем быть, и он, не помнящий почти ничего, принял свою новую сущность.
В первую близость был робким, несмелым, будто вспоминая, как это сызнова касаться молодой красивой женщины. А потом полюбил, как заново, только мучали Ефима вечные кошмары. Будто не он это вовсе, а совершенно другой человек. Просыпался в поту, садясь на кровати в сумерках, и лишь луна смотрела на него, шептала, что не Ефим он вовсе.
- Родяяяяя, - звала женщина, и Ефим признавал в ней свою мать. Рослая, с всклокоченными седыми волосам. Стояла в чёрном платке, будто траур носила, и звала его по имени. Родион. И в тот момент казалось, что именно это и есть правда.
Просыпался, быстро дыша, пытаясь унять убегающее вскачь сердце, и Галина, имея чуткий сон, сразу оказывалась рядом.
- Кошмар это, Ефимушка, кошмар, - убеждала, вжимаясь в мужнину плоть. – Я твоя жена, и деток трое. Ты же сам видел. Не могут детские души лгать.
Только от этого ещё больше томился Ефим, будто в сетях был, не в силах вырваться. Оплела, обмотала Галина, и хочется верить, только отчего каждый раз в голове странные образы возникают. Будто идёт Ефим по полю с косой, остриём машет, колосья у ног падают, а рядом женщина. Красивая, белокожая, волосы пшеничные. Смотрит и улыбается.
- Мой ты, Родюшка, только мой, - говорит. И отчего-то такое чувство, что это зазноба его, любовь всей жизни, и душа на части разрывается, не в силах понять, почему голова играет с ним в такие странные игры.
- Ну вот же, смотри, - протягивает Галина бумагу, где чёрным по белому значиться, что он Ефим Кузьмич.
- А родные? – задаётся вопросом.
- Нет никого, мы только, - вздыхает. – Померли все. Неужто, тебе нас мало, Ефимушка?
Задумывается мужчина, гонит мысли, что назойливыми мухами прилетают к нему в виде образов. Только здесь настоящее, а там во снах и воспоминаниях, кто-то другой. Только год прошёл, за ним ещё один, а потом ещё, а Ефиму всё неймётся. Рвётся сердце, как птица в клетке, хочется на волю. И не потому, что семья у него нынче плохая, правду узнать надобно.
Ходит Ефим, на жену посматривает, а та с детьми обнимается, жизни радуется. Солнце светит – красивая, как такую не любить? Только кажется ему, что есть та вторая жизнь, которая внутри заперта. Томился мужчина, а потом решил, что не может больше так, потому искал повод с Галей поговорить и как есть на духу всё рассказать. И пусть за сумасшедшего принимает, ему терять нечего. Лучше он уверится в том, что болен, чем век ходить пришибленным.