И почти ж рассказал, а тут соседский Назар с такими новостями. Его дети, его, три года уж под одной крышей, папой кличут. А как понял Ефим, что не найти ему Гришку, загорелось в груди, защипало в глазах. Выбрался на берег мокрый, усталый, поникший. Дети к отцу бросились, плачут, а Галина неподалёку на земле раскачивается, к небу руки тянет, слезами умывается. Плачет мать, плачут брат и сестра, плачет душа Родиона, что теперь навсегда себе имя Крылов Ефим Кузьмич заберёт, потому что оставить нынче Галину в таком состоянии не может. Может потом, позже, но сейчас он просто обязан быть рядом, чтоб подставить мужское плечо и позволить почувствовать, что она сильная и может справиться и жить дальше.
Серия 4. Ложь до последнего вдоха. Серия 4
Он так и не ушёл. Ни через год, ни через два, ни под конец жизни. Сомневался, а она уверяла, что сны плохие. Уберегла от смерти однажды, и была хорошей женой, грех жаловаться. А вот детей больше не было. Не выходило у них никак. Не могла понести Галина, будто крест на ней какой кто поставил. Ходила в церковь, грех свой отмаливала, перед батюшкой покаялась, а тот грех и отпустил. Легче на душе стало, будто сам Бог благословил на такое дело. Так и жили они вчетвером. Привык Ефим, стал отцом чужим детям, мужем не своей жене, а с Галиной больше о том они не говорили. Смирился, выбросил из головы отрывки непонятные, уверил сам себя, что придумки всё, не бывает такого. Вот его настоящая семья и другой не надо.
Не узнала Галина, что уйти Ефим от неё намеревался, как и он, кем является на самом деле, так до конца и не вспомнил. Лежит нынче на небольшом погосте с одного из краёв деревни под деревянным крестом, что сам для себя под конец жизни и выпилил, под именем, которым большую часть этой самой жизни и назывался. Может там, после смерти, обретёт знание и покой, а на этом свете за него Галина продолжает молиться.
Где-то залаяла собака, и Галина выплыла из мыслей, вспоминая, что надо вбить в тесто яйца. Хрустит под лезвием ножа скорлупа, льётся белое и жёлтое кастрюлю, падает осколок, и Егоровна тянет сморщенные руки, чтобы выловить оттуда твёрдый кусочек, чтоб потом на зубах не хрустел. Большие очки на кончике носа норовят свалиться, но поправляет ладонью. Заканчивает с тестом, накрывая полотенцем, отставляет на печь, укутывая тряпками, чтобы дрожжи лучше бродили.
А теперь пора к начинке приступать. Она достаёт небольшое ведёрко, где лежит картошка, и усаживается на низкий табурет, тот самый, на котором привык Ефим разуваться. Острый нож ложится в руку, Толя постоянно точит, к матери ходит, не забывает, а вот Лида – гость нечастый. Хоть не говорит матери, что боится мужа своего одного оставлять, чтоб он к той второй не бежал, только всё равно видят все, отчего она на несколько дней одна не приезжает.
Детей Галина Егоровна любит с оговоркой, вроде ничего лично ей не сделали, а всё равно за дочку обидно. Только не ей людей судить, свою «правду» еле на плечах несёт непосильной ношей. Никто не знает, что на самом деле Ефим не отец её детям, и не узнает. Пусть ходят потом к деду с бабой на могилку, молятся за них да хорошими словами поминают. Но иногда думается ей, что наказана Лида за её грехи, потому и счастья женского найти так и не смогла.
Опять схватилась за сердце. Тахикардия нынче расшалилась. Давно уж с ней по жизни шагает, спотыкаясь в ритме, только с утра как-то иначе стало, будто последние часы отстукивает сердце. Когда Ефим ушёл, она задумалась о том, что смерть и её скоро к рукам приберёт. Только смерти она не боялась. Верила, что есть по ту сторону что-то ещё, надеялась встретиться с теми, кого уже нет, и подождать тех, кто здесь останется судьбу строить. Оно ж ведь как, страшно, когда не знаешь, что будет с тобой, а Егоровна планы давно строила. Так уйти проще, а не прислушиваться в постоянном страхе к себе, боясь приближения конца.
Больше всего она боялась стать обузой собственным детям. Лежать, не в силах подняться и обслужить себя, звать костлявую и стыдиться естественных потребностей.
Картошка вся была дряблая, ну ничего, верхний слой снять, там потвёрже будет. Вот так и с людьми. Смотришь – не человек, а запечённое яблоко. Сморщенный, скукоженный, высушенный, а на самом деле внутри сердцевина твёрдая хранится, косточка. Никто ж не чувствует себя старым, не считает, что пришла пора уходить. Силы иссякают, тут ничего не поделать, только мысли остаются прежними. Не зря ведь говорят, что душа молодая. Не врут.