Пальцы слушаются плохо. Вертит Галина картофелину, срезая больше обыкновенного, бросает овощ в кастрюлю с водой, и смотрит круглый жёлтый бок грязным отпечатком пальцев. Как закончит - поставит на огонь и за капусту примется. Дрожит сердце, заходится. А за окном только-только весна началась. Жалко теперь уходить, у природы новая жизнь в силу вступает.
Вспыхнул газ синим пламенем, установилась кастрюля с чистой картошкой. Перемыла каждую Галина, новой водой залила. Достала круглоголовую капусту, разрезала пополам и принялась шинковать длинными лентами. После счистила ножом грязь с морковных боков и натёрла на крупной тёрке, стачивая толстые оранжевые палочки. Смела всё в сковороду и закрыла крышку. Подошла к окну, смотря на голые деревья. Ничего, скоро почки раскроются, принарядятся по случаю, а пока только-только просыпаются. Вот бы и старикам там же.
Пусть зиму спят, а летом возрождаются к жизни. Потягиваются от сна, раскидывая в стороны сухопары руки-ветки, вдыхают полной грудью и снова начинают жить. У Галины Егоровны всегда было так. Она будто засыпала на зиму, которую, в отличие от мужа, не жаловала за её морозы и большие сугробы. Потому зачастую и не показывалась лишний раз на улице в эту пору. А вот Новый год она любит. Потому что семейный праздник.
Душа радуется, когда смотрит, как за столом собирается вся большая семья. Садятся по сторонам, накладывая по тарелкам по ложке того или другого, говорят, шутят, смеются. Вот и этот год она встретила среди близких. Прихорошилась, надев тёмно-синее платье, которое так нравилось Ефиму.
- Скоро уж свидимся, - зачем-то пообещала, кивая головой, будто рядом с ней стоял, а она видела.
Мятую картошку аккуратно вкладывала в растянутые кругляши, запаковывая так, что и шва было невозможно найти. Рука набита не один десяток лет, знает толк Галина Егоровна в подобном. Стягивает тесто, замуровывая пюре, укладывает сразу на противень. Нынче работа не так споро идёт, возраст сказывается.
Сердце снова предательски сжалось, будто намекая, что надо торопиться.
- Да будет тебе, - говорит сердцу. – Дай хоть пироги допечь.
Подходит и достаёт таблетку, кладёт под язык. Поможет ли? Раньше легче становилось, авось и теперь пронесёт. И оно словно понимает, успокаивается и снова отстукивает ровным ритмом.
Отправила первую партию, капусту прожарила.
Что-то нехорошо себя Галина чувствует, надо бы полежать. Стянула косынку с волос, прижимая руку к сердцу, дошла до дивана и тяжело опустилась. Подушка под голову, ноги вытянула. Лежит Егоровна, прикрыв глаза, веки дёргаются, пытается дрожь внутреннюю унять, руки на груди сложила. Как бы о пирогах не забыть. А в голове всё мысли крутятся о детях, внуках. Жалко, что не увидит Галина, как замуж Лизочка выйдет, да что говорить, чует женщина, что не осталось у неё больше времени. Скоро её черёд уходить. Даже старших внуков женить не удастся.
Кажется, на миг глаза прикрыла, а будто сон ей снится. И снова мать. Давно не навещала, а сегодня пришла, видно, что-то важное сказать надобно.
- Лизе Савелий нужен, - говорит тихо, только слышит Галина каждое слово.
- Савелий? – переспрашивает, и даже тут понимает, что нынче мать глупости требует. – Пьёт он третий год как, - качает головой. – Нельзя его подпускать ни к кому!
- Савелий, - настаивает покойница, только нет теперь у Егоровны веры. Неужто, мать хочет правнучку к себе прибрать, потому нарочно такое говорит?
- Не отдам тебе Лизу, - отступает, а сама на мать смотрит. – Гришеньку моего не упасла, отчего не предупредила?
Много раз задавалась таким вопросом Егоровна, пока душу выплакивала. Зятя Варвара сохранила, а внуку позволила утонуть. Где тому справедливость? Засыпала в надежде встретиться вновь с матерью, чтобы спросить, только не шла та, будто нарочно скрывалась. И вот теперь спустя столько лет стоит перед ней, как ни в чём не бывало, и говорит, что Савелий нужен, тот, что ножа в руках уж три года не держал, потому что спивается с горя. Который жизни спас стольким людям, а свою прожигает, не в силах остановиться. Да кому сейчас такой вообще помочь может?