- Ах вы постылые!
Чумазая девчонка в набойчатом сарафане поднялась из-под загороды и погналась с хворостиной.
- Устя! Устюшка! - крикнула Лида.
- Ась! Кто меня?
- Здравствуй, Устя! Ты меня не узнала?
- Чего не узнать! Узнала. Куда Бог несет?
- Мы к вам, Устя, гулять пришли. Пойдем с нами гулять.
- Как же! Пойдешь тут! На огороде заместо чучела стоять, вишь, заставили. Кшш... вы, чтоб вас! Ууу... - крикнула и сердито замахнулась веткой Устюша.
- Да сегодня ведь воскресенье, - заметил Лева.
- Знамо, не середа.
Устюша подошла к плетню и выставила над плетнем свое опаленное солнцем, веснушчатое худое лицо.
- Тебя, Устя, сторожить хозяйка заставила? - робко спросила Лида.
- Зачем! Своя охотка была! Дай, думаю, праздник пойду погуляю, свиней погоняю, - с хохотом говорила Устюша. - Да что я им, и вправду каторжная досталась?! - крикнула она и стукнула кулаком по забору. - Будни работай и праздник работай! Не хочу работать! Гулять пойду.
Устюша подняла ногу и ухватилась руками за плетень.
- Нет, уж лучше не ходи, Устя, - сказала Лида. - Тебя хозяйка побьет.
- Она меня и так побьет! - равнодушно возразила Устюша. - Я посудину, молока горшок ей разбила, - один ответ!
И Устюша прыгнула с забора.
Лева внимательно разглядывал ее: босые грязные ноги, костлявые плечи, еле прикрытые дырявою сорочкой; жиденькую косичку, трепавшуюся в полинялом платке, и выглядывавшее из платка осунувшееся детское лицо. Много разных настоящих работниц видывал Лева, а такой худой еще не видал. Ему всегда представлялось, как они, верно, есть хотят, все такие худые, что хотелось их покормить. Верно, ее все бьют, а есть не дают... Лева вдруг вспомнил про свои оттопыренные карманы.
- Стойте! - закричал он. - Ступайте за мной, я вас в чудесное место сведу.
Лева с Жуком бежали впереди, Лида с Устюшей поспешали за ними, и вскоре все четверо выбежали на полянку, на опушку березовой рощи.
- Вот сюда, на кочку, сюда, в холодок, - пригласил Лева. - Вон и вода, ручеек. Видишь, Лида? Правда, чудесно?
- Чудесно, чудесно! - закричала Лида и плюхнулась коленками прямо в кочку, в траву.
- Что же это? - усмехаясь, спросила Устюша. - Гулять сказали, а сами садиться?
- Мы только минутку, Устя, - ответил Лева. - Минутку посидим, отдохнем, а там опять пойдем погуляем. Садись, Устя, - подвигаясь, сказал Лева. - Будем обедать.
Лева снял с плеча жестяную коробку и достал два небольших хлебца, густо смазанных маслом и переложенных котлетой.
- Ты, Лида, с утра ничего не ела, так на тебе. А это вот Усте.
- А тебе что же?
- Да ведь я завтракал уже дома; мне не очень есть хочется. Что же ты, Устя? Кушай. Не бойся, я себя не обижу.
Лева вытряс из кармана огурцы и ломоть черного хлеба.
- И вам будет по огурчику, когда съедите котлету.
Все принялись за еду. Лида делилась с Жуком. Лева смотрел, как Устюша ела котлету, как запускала зубы в корку белого хлеба, проворно жевала и слизывала языком крошки и масло с губ. Она откусывала большими кусками: большой кусок во рту упирался в щеку, и длинная худая щека натягивалась, делалась на минутку округлой и толстой. "Что, если это ей часто давать, - думал Лева, - каждый день давать котлету и хлеба, ведь у нее щеки такими и остались бы, сделались бы насовсем толстые и круглые".
- Который тебе год, Устя? - спросил Лева.
- А мне почем знать, - пережевывая большой кусок, ответила Устюша.
- А давно ты в работницах?
- Летошное лето пришла.
- Харчи-то у тебя свои или хозяйские?
- Хозяйские. Харчи хозяйские, и одежа хозяйская, и сама хозяйская, а нонче своя! - крикнула Устюша, вдруг вспрыгнула на ноги и утерла о бока замасленные руки.
Лида хотела что-то сказать, Лева думал Устюшу еще расспросить, но ей не стоялось на месте.
- Уж куда же я вас сведу, уж куда ж я вас поведу! - сулила и торопила она.
Напились в горсточку у ручья и побежали с горы за Устюшей.
Лиде опять сделалось весело. Минутная думка, навеянная Устюшей, вылетела из головы. Лиде надобно бы потолковать с Устюшей, расспросить про хозяйку-молочницу, но уж лучше после, потом... А теперь ей хотелось на все посмотреть, везде побегать, взобраться куда-нибудь потруднее, повыше и закричать громко-громко.
- Лева, ау! - громко кричала Лида.
- Ау! - нарочно басил Лева.
- Ау! - голосила Устюша.
- Гам, гам! - лаял Жук.
И все были радостно возбуждены; и Жук лаял, заливаясь громче прежнего; то и дело смех и лай раскатывались по лесочку.
Никто не замечал времени, хоть время и шло своим чередом. Устюша повела в такие места, которых не знал даже Лева, - к оврагу, к колдобине. Есть было больше нечего, Левины карманы давно опустели. Они угощались щавелем, анисом, закусывали запоздалою малиной. Устюша откопала сладкие корешки, нарвала огуречной травки; она показала травку от порезов, отыскала сонное зелье. Лева не терял времени даром и набивал свою жестянку всяким добром: мохом, травой и цветами.
- Эх, жалко, не захватил я крючка и сачка с собой, - пожалел Лева. - Погляди, Лида, вон малюсенький белый комочек, вон там, на травинке в воде: это кокон водолюба-жука, он туда в паутинку яички свои завернул.
- Тебе надоть, что ль? - спросила Устюша, и не успел Лева ответить, как она уже влезла босыми ногами в ручей.
- Устя! Зачем, не нужно! Осторожно, не оступись, Устя, - колдобина глубокая.
Но Усте не впервой, видно, приходилось бывать в колдобине, и колдобина была знакома ей, как родимая хата. Она бегала, кружилась в воде.
- И я тоже полезу к ней, - решила Лида.
- Поймала, поймала! - крикнула вдруг Устюша. - Гляди-тко, во какого поймала! - И она показала в пальцах черного большого жука.
- Батюшки! Да это сам водолюб! Он, он самый! Давай его сюда, давай, Устя! Вылезай из воды. А ты, Лида, погляди водолюба, но в воду не лезь.
Все присели на корточки глядеть водолюба.
Лида теперь уже не боялась жуков и букашек и не считала их гадкими. Только лягушек не жаловала, потому что лягушки все лупоглазые, холодные и склизкие. Лида сама словила для Левы жужелицу и даже погладила ее пальцем по черной спинке.
- У, какой большой! И круглый, черный, как чернослив. Где же у него мордочка-то, не видать?
- А вон морда; где усы, там и морда, - пояснила Устюша.
- Это редкий жук, - объявил Лева. - Такого большого жука редко можно найти, мне еще не случалось. Да и ловить-то их очень трудно: они ведь весь день в воде и выплывают из воды только вечером.
- Вечером! - повторила Лида. - А разве теперь вечер?
Все огляделись. Теперь был уже вечер. Солнце закатывалось за горкой; месяц показывал бледные рожки; на поляне было еще светло, но под деревьями уже темнело, и над водой спускался легкий туман.
На минуту все стихли.
- Эко дело-то какое! Пора мне, - вздохнув, сказала Устюша и почесала в затылке.
- Куда пора?
- Восвояси. Время. Хозяйка хватится корову доить.
- Ну что ты, Устя! Рано!
Лида огорчилась. Как же быть! А она только что думала разуться, лезть в воду вместе с Устюшей - ловить плавунца и водолюба. Она уж и туфли стащила.
- Устя, останься, - попросила Лида.
- Говорю, нельзя. Изобьет. Корову надо доить. Ну, прощайте, - повернувшись, сказала Устюша.
- Зачем прощаться! Нам тоже пора, вместе и пойдем, - предложил Лева. - Скоро и совсем стемнеет.
У Лиды екнуло сердце. Она застегнула туфли и пошла. "Не потом, значит, не после, а теперь, сейчас. Теперь, сейчас надо толковать с молочницей, советоваться с Устюшей".
- Тут ведь прямо, близехонько в гору, - говорил Лева, показывая дорогу.
- Устя! - начала Лида.
Но Устя не слушала. Она раздумывала, с какой стороны ловчей подобраться: с огорода ль, будто ни в чем не бывало, или под плетень, по задам да прямо в коровник.