Пролог
Бесшумным шагом
По мертвым листьям
Война ступала.
Месяц Яблок, 2574
Если сидеть неподвижно, то почти не больно — словно она становится деревом, в выступающих корнях которого спряталась, словно она тоже может ничего не чувствовать.
Если вслушиваться в звуки ночного леса, то почти не страшно, что кто-то подкрадется и неожиданно нападет, — она различает, как шумит запутавшийся в ветвях ветер и как трещит хворост под ногами.
Если обнять себя за плечи, то почти получается не дрожать, разве что теплее не становится, а желание свернуться в клубок, как это делают кошки, спрятаться среди мелких веток и прошлогодней листвы, не исчезает.
Сэйа закусывает губу — хочется расплакаться, хочется домой, хочется чтобы мама обняла и погладила по волосам, успокаивая…
Мама мертва, равно как и старший брат. И дома больше нет — она сама, своими руками спалила его, защищаясь. А плакать…
Плакать нельзя — это могут услышать.
Сэйа ведет плечами, пытаясь хоть как-то размять затекшее тело, и осторожно подтягивает колени к груди.
Прошел почти целый день с момента, как люди с того берега напали на их дом; почти целый день, как она прячется в лесу от тех, кто может прийти за ней — ведьмой, посмевшей напасть на одного из них.
Прошел почти целый день, как она стала другой. Как еще недавно черные волосы стали белыми, похожими на только выпавший снег. Как на запястьях появились браслеты из синяков, а на спине — вырезанное ножом ругательство.
Прошел почти целый день, как в ней проснулась магия — ярким пламенем в ладонях; теплом, бьющимся в крови и словно выжигающим тело изнутри; слабостью, от которой хочется закрыть глаза и уснуть.
И, кажется, прошло почти две триады с того момента, как она почувствовала на себе изучающий взгляд.
Она помнит, как испуганно тогда схватила воздух ртом — испуганно и непозволительно громко. Как вскинула голову, пытаясь понять, кто и откуда может за ней наблюдать, — и как это возможно, если она не слышала шагов, не пришли же за ней по воздуху? Как вспыхнули жаром ладони — жаром, но не пламенем. И как взгляд словно сам наткнулся на сидевшую на одной из нижних веток ало-оранжевую — будто созданную из огня — птичку, размером не больше воробья.
Кажется, она даже не успела испугаться, удивленная тем, что видела. Или уже напуганная так, что бояться сильнее было просто невозможно.
Кажется, она даже склонила голову к плечу, невольно повторяя движение неведомого создания, больше похожего на всполох пламени.
И вздрогнула, когда удивительное, невиданное раньше существо осыпалось с ветки ворохом крошечных искр.
Кажется, только тогда она смогла снова дышать.
Она никогда не боялась леса и тех, кого в нем можно встретить, равно как и того, что из него можно принести.
Мама только качала головой и улыбалась, старшие братья трепали по волосам, пока отец молча показывал, как свежевать кролика: молча и не пряча гордость во взгляде, когда она не отвернулась испуганно, стоило ему начать сдирать грязно-серый мех с небольшой тушки.
Сэйа помнит: они потом два дня ели вкусную, наваристую лапшу — мать выменяла шкурку на муку, а тройка кур снесла несколько яиц.
Ей тогда еще не было семи.
Не испугалась она и в одиннадцать, когда гостья из леса ночью пришла в их двор и загрызла двух старых кур, которые изредка, но еще несли яйца, и петуха.
Сэйа помнит, как хрипела проткнутая вилами, издыхающая волчица, как скалила зубы, но не выпускала из пасти мертвую птицу; и как тихо стало, когда отец перерезал ей глотку; каким темным пятном тощий зверь лежал на земле.
И как отец — она никогда не видела его таким хмурым — ушел в подлесок, а вернулся, таща за загривок кости, обтянутые редким, грязным мехом.
Она помнит, как сначала подумала, что отец убил еще одного волка — странно маленького, выглядевшего так, словно он уже мертв, а оказалось, что существо было еще живо, хотя и тряслось от страха. Или от голода.
Она помнит, как мама плакала, переводя взгляд с мертвой волчицы на скулящий комок в руках отца. И как относила запертому в курятнике зверенышу миску с вареной свекольной ботвой, ставила ее на лезвие лопаты и проталкивала в узкую щель между досок, которую сразу же закрывала большим камнем.
Она и сама кормила волчонка. На третий день.
Открыла калитку, вошла в курятник, поставила миску рядом с забившимся в угол зверенышем, глядя на него с любопытством, мечтая погладить его, потрогать тот бок, на котором виднелся неровный, едва затянувшийся шрам, рассказывая о чем-то, чтобы успокоить…