— С чего мне их бояться? — Морета пожимает плечами и несколько мгновений внимательно смотрит на Сэйю, прежде чем кивнуть. — Они постучали в нашу дверь, сказали, им нужен лекарь. Я удивилась, а они объяснили, что у них раненый человек. Подождали, пока мы соберемся, проводили в этот лагерь, а тут уже…
Морета продолжает рассказывать, медленно и спокойно, и за этими словами Сэйа даже не замечает, как лекарь помещает в нее затвердевшую мазь, так похожую на свечной огарок. Но стоит только почувствовать внутри тела холодный сгусток, как страх впивается в горло острыми когтями.
— Вот и все, госпожа, — Морета слабо улыбается, вставая с кровати. — Я сейчас выйду, попрошу котелок и воду, чтобы приготовить вам отвар, а вы пока постарайтесь не двигаться. Или хотя бы не вставать.
Сэйа молча кивает, чувствуя, как медленно слабеет хватка страха, и закрывает глаза. Лежать и не двигаться она может. И, наверное, она может даже заснуть — только бы потом, когда проснется, не спалить госпожу лекаря, если снова испугается.
Чего ей бояться? Она сейчас, если верить словам Мореты, в лагере навье, которых местные боятся так сильно, что едва ли решатся подходить ближе даже за деньги или еду, а уж имперские солдаты и подавно. Если бы ее хотели убить, — если бы Рэдрик и правда этого хотел, — то не тратили бы время на поиски лекаря, а потом и на лечение, а просто оставили бы в лесу.
Конечно, мама как-то говорила, что создания тьмы едят человеческие сердца, но… Сэйа открывает глаза и несколько мгновений смотрит на стиснутую в кулак ладонь. Едва ли таким маленьким куском мяса можно накормить хоть одного навье, значит, ей хотя бы дадут подрасти, а там уж видно будет.
Она прячет зевок в согнутом локте и закрывает глаза, сначала вслушиваясь в то, что происходит за плотной тканью палатки, и пытаясь представить, как Морета вышла наружу, как попросила кого-то из навье помочь ей…
— Госпожа?
Сэйа вздрагивает, распахивает глаза и не сразу понимает, где она находится, прежде чем вспоминает все, что произошло за последний день.
— Простите, госпожа, — тихо произносит Морета. — Но лучше я вас разбужу, чем вы снова испугаетесь, что рядом кто-то незнакомый.
— Я не госпожа, — обиженно бормочет Сэйа и тут же прикусывает губу. — И не испугаюсь.
— Давайте, я помогу вам сесть, — предлагает лекарь, не переставая мягко улыбаться, и Сэйа только сейчас замечает в ее руках кружку. — А когда вы выпьете отвар, мне останется только смазать синяки и порезы, и вы сможете отдохнуть.
Горячий отвар сладкий на вкус и пахнет липой, но оставшееся от него послевкусие отдает горечью, напоминает темный-темный мед, который мама давала ей однажды зимой, когда она заболела и лежала с жаром.
— Вот и славно, что вы весь выпили, — Морета забирает у нее пустую кружку и опускается на край кровати. — Мазь щипать может на порезах, но так они быстрее заживут.
Сэйа молча кивает — это она знает, равно как и то, что когда рана чешется, это тоже хорошо, даже если и хочется содрать с нее ногтями тонкую корочку, расцарапать кожу до крови, чтобы она затягивалась по новой. Но сейчас порезы не болят, даже сами прикосновения и те не ощущаются, разве что влажная от мази кожа острее чувствует слабый, иногда проникающий в палатку ветерок.
— Отдыхайте, госпожа.
Голос Мореты доносится издалека — будто через толщу воды или через высокую стену огня, которая выжигает все звуки.
Сэйа с трудом открывает глаза и поворачивает голову на бок — в палатке пусто, тонкая щель полога светится рыжим, снаружи слышатся тихие голоса и смех. Морета забрала с собой фонари или же погасила их, посчитав, что спящему свет будет не нужен — она ведь не знала, что раненая девушка решит не отдыхать, а осмотреться.
Сэйа поднимает руку, щурится, всматриваясь в темноту, пытаясь разглядеть в ней свою ладонь. Можно сжать пальцы в кулак, можно снова распрямить, можно даже встряхнуть ими, но ничего не изменится — тепло, зародившееся где-то под кожей, так и остается внутри, не превращается ни в огонь, ни хотя бы в одну единственную искорку.
— А я даже с целыми едва ли смогу сделать хоть что-то, — досадливо морщится она через пару сотен ударов сердца. — Тут и ломать ничего не надо.
Досада в одно мгновение становится злостью, закипает не водой, а маслом, стискивает ладонь в кулак и тут же вспыхивает, брызгает искрами на кровать, впивается огненными зубами в тюфяк, как кошка в кусок мяса. Сэйа отдергивает руку, вскидывает ее, не позволяя огню схватиться за новый кусок ткани, и тут же бьет другой ладонью по занявшемуся было пламени.