Снаружи гудит ветер: болтает забытый на заборе старый глиняный кувшин, на котором и так уже несколько трещин, стучит закрепленной на двери резной дощечкой, словно просит пустить его внутрь, к огню, как заблудившийся путник.
Сэйа втягивает голову в плечи и, прижав кончик ветки к одному из углей, ждет, пока он на мгновение вспыхнет и тут же погаснет, отмеченный алой точкой.
Ей нужно следить, чтобы огонь не потух, — так наказала мама, уходя, — а не пускать кого-то в дом, тем более если этот “кто-то” — Восточный ветер. Ворвется, раскидает поленья и угли, закружит огонь безумным вихрем — что тогда делать?
Резная дощечка стучит громче и чаще, колотится в дверь, как если бы с той стороны стоял попавший в беду человек.
Сэйа вскидывает голову, медлит, переводя взгляд с затухающего огня на темный угол, где скрывается дверь, и обратно, а затем встает.
Если там, снаружи, и правда человек, которому нужна помощь, то мама поймет, почему она его впустила, пусть и отругает сначала. А если там только холодный ветер…
— Пойдем со мной, — тихо произносит Сэйа, сама не понимая, к кому она обращается, если в доме сейчас нет никого кроме нее.
Трещит прогоревшее полено, выплевывает жар и столп рыжих искр, тянется к ее руке языком пламени… Ложится в ладонь сотканной из огня звездой с неровными лучами и тут же исчезает, словно впитывается в кожу, не оставляя после себя ни боли, ни следа, лишь россыпь алых точек, кружащих вокруг пальцев.
Губы медленно изгибаются в улыбке, осторожной, как первый глоток только снятого с огня бульона, когда не знаешь, насколько остыла жидкость под тонкой пленкой горячего жира.
Она так и не сходит с лица, когда Сэйа шагает к двери.
Она так и не сходит с лица, когда Сэйа открывает глаза.
Запыхавшееся сердце бьется где-то в горле, и на то, чтобы понять — она больше не в темной комнате, не у потухающего очага, к которому рвется бушующий снаружи ветер, а в палатке, рядом с теплым навье, которого другие боятся, а у нее не получается, — уходит несколько мгновений.
В сумраке мелькают рыжие точки — совсем близко, словно у кончика носа, как раз там, где лежит ее рука. Сэйа осторожно подносит ладонь ближе к лицу, сжимает ее в кулак и снова раскрывает — искры не гаснут, но и не разгораются сильнее, перетекают с пальца на палец как капли воды. И чуть закусывает губу — если бы она понимала, как управлять этим огнем, как делать так, чтобы он вспыхивал ярче или, наоборот, угасал, когда она этого хочет, а не когда боится. Если бы она могла вот так смотреть на него, а он становился тем, о чем она думает: свечой, костром, солнцем, лесным пожаром…
Искры сливаются воедино, собираются в центре ладони, вспыхивают крупным ярким цветком — кувшинкой, какую она несколько раз видела на реке.
— Не балуйся с огнем.
Пламя исчезает мгновенно, словно его и не было, прячется в ладонь остатками тепла.
— Я не… — начинает Сэйа и тут же обрывает саму себя. — Я проснулась и увидела искры, но так и не поняла, что сделала, чтобы они стали огнем.
Собственное объяснение кажется жалким и глупым, и Сэйа поджимает губы.
— Я помню, что ты будешь меня учить через три дня, — насупившись, бормочет она и выбирается из-под одеяла. — Но если оно само появилось, что мне, смотреть на него и все?
— От бездумных тренировок толку не бывает, — вздыхает Рэдрик. — Сначала оденься и поешь.
— Вообще-то, я думала, — обиженно отвечает она, поднимаясь, но что именно за мысли были в ее голове, не уточняет.
В палатке сумрачно, особенно в той ее части, где спали они с Рэдриком, отделенные от входа кроватью, а узкая светлая полоса, которая тянется от полога на несколько шагов, обрывается еще до того, как упереться в доски.
Взгляд скользит на отогнутый край плотной ткани — ветер ночью все же был. Может, конечно, и не Восточный, а, может, как раз он — только испугался навье и не принес с собой ничего плохого.
Сэйа передергивает плечами и прикусывает губу, подхватывая с пола рубаху, на которой спала, а через мгновение качает головой — сколько ни щурься, а разглядеть, насколько грязной та стала, не получается.
— Чистая одежда у входа, а это, — Рэдрик кивает на одежду в ее руках. — разве что на тряпку сгодится.
Сэйа прижимает некогда светлую ткань к груди и несколько мгновений смотрит на него с сомнением, прежде чем обойти кровать и направиться ко входу.