Сэйа медленно сглатывает и с трудом сдерживается, чтобы не рассмеяться — она тоже жива только благодаря магии. Если бы не пламя, проснувшееся в ней в тот момент, когда оно было так необходимо, она бы уже умерла. Или — молилась бы Одному и всем его ученикам, прося о смерти.
Пламя скользит с ладони на руку, спускается ниже запястья. Пламя выжигает едва родившийся в груди страх, превращает его в пепел, оседающий в теле решимостью.
— Уже лучше, — в голосе незнакомца слышится одобрение. — Так и быть, я подходить не стану, но что будешь делать ты?
Сэйа закусывает губу, глотая слова о том, что если бы она знала, что делать дальше — если бы она могла сейчас делать хоть что-то, кроме как терпеть и не стонать от боли, — она бы это делала.
— Отвечать, — бросает Сэйа в ответ, кривя губы в болезненной усмешке. — А там посмотрим.
— Отвечать это уже хорошо, — хмыкает навье. — Но тебе нужно смотреть в будущее дальше, чем на пять минут. Твой дом сгорел, семья, вероятно, погибла, а сама ты ранена, но продолжаешь глупо расходовать остатки сил, хотя в этом нет необходимости.
Незнакомец вытягивает руку, разворачивает ее ладонью вниз и ведет в сторону, будто гладя какого-то огромного, но невидимого зверя. Пламя на пальцах Сэйи вспыхивает ярче, плюется мелкими искрами, а через мгновение — не гаснет, но меркнет на фоне другого, вызванного навье, вспыхнувшего вокруг них, послушного чужое воле.
Решимость крошится на мелкие кусочки, рассыпается красными от жара углями удивления и любопытства.
Сэйа думает, что те, кто говорил, будто навье это не люди, были не правы.
Нет, конечно, у стоящего перед ней красная кожа и звериные когти, и, наверное, у него и клыки есть, но это единственное, чем он отличается от брильских мужчин — он не покрыт шерстью, у него нет поросячьего носа или заячьих ушей. Впрочем, последнее он мог бы прятать под длинными волосами, но Сэйа отчего-то уверена, что это не так.
— Тебе не хватит силы долго поддерживать огонь, потому что ты льешь ее, не экономя. Тебя ведь не учили колдовать, верно? — спрашивает незнакомец и тут же продолжает, не дожидаясь ответа: — Как твое имя?
Сэйа поджимает губы — любопытство еще горит в ней, но на смену удивлению приходит раздражение. Она была бы рада, если бы ее научили магии, если бы кто-то показал, как колдовать и использовать огонь, может, тогда бы ее дом не сгорел, а семья не погибла.
Зубы стискиваются словно сами собой, злая усмешка скребется в горле, рвется в голос.
— Научили, как видишь, — огрызается она, дергая головой, сжимая пальцы левой руки в кулак.
И тут же одергивает себя — стоящий перед ней мужчина сильнее, он с легкостью убьет ее, если захочет. Наверное, ей не стоит дерзить ему и отвечать так, словно он один из мальчишек, с кем она играла на улице. Наверное, ей лучше отвечать на его вопросы и не злить, хотя бы потому, что он только что с легкостью развел костер рядом с ними, совсем не боясь того, что могут прийти люди с того берега…
— Нет, — отвечает навье, с легкой улыбкой рассматривая ее, и качает головой. — Дар в тебе только проснулся, и ты еще не умеешь им пользоваться…
— Это была твоя птичка, да? — Сэйа даже не успевает подумать о том, что спрашивает, как слова срываются с губ. — Ну, которая была здесь днем?
Улыбка исчезает с лица навье, словно ее там и не было, а губы превращаются в тонкую линию.
— Для начала ответь на мой вопрос и назови свое имя, — резко бросает он, смерив ее взглядом. — А там, может, я и удовлетворю твое любопытство.
Раздражение за удар сердца становится злостью, жаром разливается по всему телу, заставляет охватившее ладонь пламя вспыхнуть ярче.
— А что же ты у соседей про дом и семью спросил, а про имя забыл? — губы кривятся в усмешке, будто каждое слово вкусом, как едва появившееся на ветке яблоко, кислит на языке. — Или у солдат с того берега, которые назвали меня виллой?
Сэйа передергивает плечами, чувствуя, как даже от упоминания ругательства, которое вырезали на ее спине, кожа вспыхивает болью, будто вспоминая, как по ней скользил холодный и острый металл.
— Не имею привычки разговаривать с таким отребьем, как трусливые лавочники или самодовольные солдафоны, — кривится навье в ответ на ее слова. — Первые чего доброго рехнутся от страха, а вторые годятся только на корм даракам.
Злость бьет кулаком в живот, заставляет сильнее прикусить губу, впившись в кожу под ней зубами. Злость опутывает ноги толстыми веревками, подкашивает колени, вынуждая сильнее упереться спиной в ствол массивного дерева.