Уже сгущаются сумерки, хорошенько рассмотреть остальных собравшихся трудно. Но мы знакомимся с Яном, невозмутимым крепышом с копной светлых кудрей, который работает на стальной фабрике в Эймёйдене и состоит в тамошней группе Сопротивления, с Тео, работником цветочной фермы, серьезным типом с большими глазами и тонкими усиками, и с Сипом, молчаливым силачом, шурином Франса, по профессии, кажется, дорожным рабочим. Что до двух других, то я успеваю запомнить только их внешность и фамилии: Румер, который з-з-заикается и, видимо, поэтому по большей части молчит. Он похож на добродушного пса с грустными карими глазами и обвисшими щеками. Ну и тот лис, Вигер, внешне полная противоположность Румера: рыжий, с худым, резким лицом и бледной кожей.
– И эти девочки не из трусливых, – заверяет Виллемсена Франс.
Я расплываюсь в улыбке и приосаниваюсь. Мне очень хочется быть такой, какой он меня видит. И если я буду делать как он говорит, обязательно стану ей.
– Вы не думайте, наши фамилии ненастоящие, – с хитрой улыбкой сообщает Вигер.
– Нет, конечно, – отзывается Трюс. – Само собой.
Почему Франс не предупредил, что нужно использовать вымышленные имена? Мы с Трюс дружно бросаем на него сердитый взгляд и продолжаем рассматривать остальных.
– Ну и как, Трюс, – спрашивает Вигер, заметив, как она изучает присутствующих, – кто тут тебе по вкусу?
– Здесь собрались не самые смазливые типы, – говорит Франс, многозначительно косясь на Вигера. – Красавчики слишком привлекают к себе внимание.
Мужчины, конечно, разражаются хохотом. Трюс смущенно теребит подол юбки. Я делаю вид, что ничего не слышала.
К счастью, это не то собрание, на котором все с важным видом сидят за круглым столом и перебрасываются заумными словечками. Это всего лишь кучка людей, которые стоят в сумрачном лесу, курят и толкуют о том о сем. Я согласно киваю в ответ на все, что они говорят. А обсуждают они нападение Германии на Советский Союз, подходящие для собраний адреса, предстоящие операции. И оружие: как организовать налет на полицейский участок, чтобы раздобыть пистолеты и боеприпасы.
И теперь я и Трюс – мы с ними заодно.
Франс бросает на меня взгляд и замечает:
– Вы с Абе могли бы быть парой.
Я заливаюсь краской, но он поясняет, что мы с Абе вместе пойдем на задание. Я нужна затем, чтобы на Абе никто не обратил внимания.
– Захвати две бутылки с бензином. Сможешь? – спрашивает Франс.
Получив свое задание, дальше я слушаю вполуха. Я иду на свою первую акцию! Я! Фредди Оверстеген! Уже послезавтра! Вместе с Абе. Я расправляю плечи и смотрю на Трюс. Ее взгляд прочесть невозможно, но, надеюсь, она не завидует.
Франс снова заводит речь о гибели «Гёзов», но его останавливает старик Виллемсен:
– Господи, Франс, да ты перепугаешь детей!
– Меня не напугать! – вдруг выпаливаю я.
Это первое, что я говорю по собственной воле, но я действительно в это верю. По крайней мере, в тот миг. Чем больше я узнаю´, тем больше крепчает во мне чувство: надо что-то делать. К тому же, напоминаю я себе, та история с «Гёзами» случилась много месяцев назад.
– Вообще-то, бояться стоит, – подает голос Тео, тот серьезный тип. У него большие круглые глаза, как у совы. – Я как раз этого больше всего и страшусь – что с нами произойдет нечто подобное. Что нас предадут. Им достаточно опознать кого-то одного из нас…
– Одного! Слышите? – Старик Виллемсен едва не срывается на крик, пинает кучу сухих листьев.
– Одного, – спокойно повторяет Тео. – Установить за ним слежку, пока он не приведет к нам и… – Он беспомощно разводит руки. Верхняя пуговица его рубашки расстегивается, и он краснеет.
– Что будет, если нас поймают? – робко спрашивает Трюс. За все время это ее первые слова.
– Будут допрашивать, – отвечает Тео, застегивая пуговицу. – И ты расколешься, потому что тебя подвесят за запястья, будут бить, пинать. Ты выдашь…
– Вот мерзавцы! – восклицаю я. – Фрицы правда на такое способны?
Я зажимаю рот рукой и отворачиваюсь. Деревья вокруг – темные тени.
– Да, Фредди, способны, – тихо говорит Трюс.
Да, думаю я. Конечно. Я ведь и сама знаю.
– Начиная с сегодняшнего дня вам больше нельзя просто так доверять людям, – говорит Франс, строго глядя на меня.
Я вспоминаю наш экзамен на храбрость, слабо улыбаюсь и киваю. Потом вспоминаю мефрау Кауфман и ее сына. Ведь мы понятия не имеем, кто их выдал. «Нет смысла об этом думать, все равно не узнаем», – вздохнула мама, когда Кауфманов увезли. А потом сказала то же, что и Франс: «В конечном итоге доверять нельзя никому».
Только теперь я по-настоящему понимаю смысл этих слов.