Сегодня на берег выйдут все без исключения, но пока лодки оставались в некотором отдалении, причалили лишь те, кто отправился готовить место захоронения. Хиджу вызвался помочь, и ему позволили, ведь мальчик был учеником умершего. Они удалились от берега настолько, чтобы даже во время сильного шторма волны не потревожили могилу. Нашли место, свободное от поросли. Вскоре все было готово.
После всех необходимых церемоний тело было предано земле. Хиджу не стал задерживаться рядом, не желая слушать плач по усопшему и леденящие сердце ритуальные песнопения. Зная, что три дня секахи будет оставаться здесь, он побрел вдоль полосы прибоя. Он не хотел никого видеть и ни с кем говорить.
Хиджу шел и думал о смерти. О ней все знали, но каждый раз она приходила незваной гостьей, забирая кого-то навсегда. Свой черед настанет для каждого из тех, с кем Хиджу был знаком, кого любил. Все они превратятся однажды в неживые предметы, а потом отправятся в яму в земле. Со временем их мясо съедят черви, корни растений прорастут сквозь то, что останется, а потом придет день, когда и память о них навсегда исчезнет из мира людей.
Погруженный в невеселые мысли, он не заметил, как ушел далеко, и давно скрылись с глаз приставшие к берегу лепа-лепа. Никто не догнал, не окликнул, не помешал горевать. Но вот он отвлекся от раздумий, увидев впереди длинную отмель. На крае ее, выдающемся в море, девушка выбирала сети. Заметив Хиджу, она выпрямилась и застыла, настороженно его разглядывая.
Девушка жила в деревне неподалеку, и звали ее Дуйюн. И была она проклята богами. Большую часть своей жизни проводила она в одиночестве. Не потому, что обладала злым характером, просто ей не нравились взгляды, которые Дуйюн научилась чувствовать, не встречаясь глазами, словно они жгли кожу.
Когда Дуйюн родилась, все тело ее было покрыто странной пленкой, снять которую не получалось, словно это был второй слой кожи. Потом пленка затвердела, став похожа на рыбью чешую. Жители деревни решили: ребенок был проклят в утробе матери за то, что та показала пальцем на радугу, хотя все знали — делать этого нельзя, а беременной женщине и вовсе не стоит на радугу даже смотреть. Опасаясь, как бы разгневанный дукун не велел умертвить дитя, дабы скверна не навредила всему племени, мать Дуйюн скрылась с малышкой в джунглях. Долго искал ее муж, звал, обещая защитить девочку, но то ли жена не верила его словам, то ли ушла чересчур далеко, но найти ее не удалось.
В конце концов, все подумали, что ослабленная родами женщина с младенцем на руках просто-напросто погибла. Каково же было их удивление, когда однажды она вернулась сама, неся ребенка с гладкой нежной кожей, как у всех других детей. Чешуя облетела с тела девочки, оставив лишь пятнышко на внутренней стороне бедра, но мать клятвенно заверяла, что и оно тоже пропадет со временем. Дукун совершил ауспиции и увидел добрый знак в том, что произошло. Девочку назвали Дуйюн, русалкой, в память о ее появлении на свет, и позволили жить в деревне на равных с остальными.
Но настороженность так и не исчезла, как не исчезало пятно на ее бедре. Никто не обижал и не притеснял Дуйюн и ее семью, а после того, как мать благополучно разрешилась вторым ребенком, совершенно обыкновенным, крепким и голосистым мальчуганом, жители деревни почувствовали облегчение и с чистым сердцем праздновали его рождение, как если бы это было рождение первенца. Да и сама Дуйюн не осознавала, что отличается от других — дети ее не боялись, не насмехались, даже подслушанная ими от взрослых история ее появления на свет не влияла на дружбу.
Поняла она все лишь когда выросла и приблизилась к поре своего расцвета. Повзрослевшие ровесники, теперь уже юноши и девушки, по-иному смотрели друг на друга. Когда другие девушки только и говорили о любви и связанных с ней намеках, взглядах и тайных знаках, а юноши добивались их внимания, становясь порой врагами из вчерашних друзей, Дуйюн с обидой замечала, что осталась в стороне. Она вдруг поняла, почему частенько ловила на себе те странные взгляды старших, сочувствующие, но изучающие, настороженные, будто ждали от нее подвоха или какой-то беды.
Вчерашние дети тоже все поняли о ее проклятии. Хоть она не превратилась в изгоя, но и ровней уже не была. Дуйюн начала стыдиться своей отметины, указывавшей, что она не такая, как все. Ей тоже хотелось, чтобы за ней бегали воздыхатели: пусть Дуйюн не ходила в красавицах, но дурнушкой ее никто не смел бы назвать. Но вчерашние друзья и подруги, проведя день вместе с нею в обычных заботах, вечером прощались с улыбками и разбредались по парочкам. Все чаще ее оставляли одну, и сейчас, отметив шестнадцатую весну, Дуйюн и сама в ответ все больше дичилась, постепенно становясь нелюдимой и замкнутой, как старуха.