С Ольгой приехала Бланка. Мы познакомились. Я дал почитать ей текст, а затем быстро раздел в полуразрушенном купе. Сказал, что так надо. Мы залезли на крышу вагона по ржавой металлической лестнице.
На крыше нас уже ждала одетая девушка с пишущей машинкой по имени
Инна. Она восседала за колченогим столиком и что-то печатала. Внизу на нас, затаив дыхание, смотрела толпа венских артизанов и анархистов. У меня на мгновение закружилась голова, и я чуть было не ебнулся вниз. Пьеса прошла с головокружительным успехом. Ольга спела русские песни и уехала вместе с Бланкой в Вену. Я остался тусовать до вечера. Пили вино. Затем заночевали на даче Магдалены и Лукаса – парочки художников, дача которых находилась неподалеку. С утра снова пили.
Вернувшись в Вену, я позвонил Ольге. К телефону подошла Бланка. Я пригласил ее вечером в кино. Мы пошли на какой-то альтернативный французский фильм в "Вотив-кино". С трудом дождались конца. Перешли дорогу к Вотив-кирхе, где в жидком кустарнике прилегающего парка, даже не ложась на траву, вдохновенно положили начало нашим дальнейшим половым отношениям.
Вернувшись из России, я снова позвонил Бланке. Продолжение не заставило себя ждать. Поебаться она была готова всегда. Только говорить с ней мне было не о чем. Из вежливости я расспрашивал ее о
Рудольфе Штайнере и его учении, хотя оно меня и не интересовало.
"Ну, как прошел твой день?" – без особого любопытства спрашивал я ее, прежде чем задрать ей юбку. – "Надеюсь, ты вела себя хорошо?"
Она что-то рассказывала. Я не слушал, а если и слушал, то не запоминал. Обратил внимание лишь на то, что у них почти каждый день бывают какие-то особые теософские танцы. Специальная придумка
Рудольфа Штайнера. Различные движения изображают различные буквы, которые слагаются в слова и стихи. Они как раз готовят большое выступление в Югендстиль-театре, расположенном на территории венской психбольницы Штайнхоф.
Югендстиль-театр построил известный австрийский архитектор эпохи модерна Отто Вагнер. Он построил и саму психбольницу. На территории психбольницы он построил еще церковь из белого мрамора, увитую кованными растительными узорами и украшенную внутри яркой сверкающей мозайкой.
Венская психбольница Штайнхоф – это доступное место для всех.
Туда можно заходить в любое время. Там можно гулять, посещать концерты и богослужения, общаться с психами. Разумеется, только с покладистым контингентом. К буйным там не пускают.
Бланка дала мне несколько приглашений на предстоящее представление, и я подумал, что туда стоит таки сходить.
Югендстиль-театр – прекраснейший по интерьерам театр. Кроме того, мне захотелось взглянуть на танцующих девушек-блядей, студенток педологического института.
До последнего времени я знавал только насельниц квартиры на
Гюртеле, международный состав которых время от времени менялся. В настоящий момент это были – словачка Бланка, русская Ольга, датчанка
Элизабет, полька Моника и маленькая похотливая болгарка Танечка.
Вполне достойный мужского внимания бабский цветник, рассадник разврата! Но мне, тем не менее, непременно хотелось расширить свой половой кругозор и проверить, нет ли там еще чего-нибудь полюбопытней…
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Приданое Карин. Отвальная вечеринка на Терезианумгассе.
Пока, распевая русские песни, мы брели с Будиловым по направлению к станции, нас обогнала машина, очень похожая на автомобиль папы
Карин. Я мог даже поклясться, что внутри сидел сам папа, а рядом с ним – сама Карин. Но машина проехала мимо, даже не снизив скорость.
Это выглядело странно.
– По-моему, это были они, – сказал я.
– По-моему, тоже, – согласно кивнул Будилов.
– Почему же они не остановились?
– Не знаю, – он выдержал паузу. – Загадка.
– Все как в каком-нибудь фильме…
– Ты что, имеешь в виду Тарковского?
– Наверно. Даже, скорее всего. Первые ассоциации, конечно, с ним.
Когда долго и вяло нагнетается какая-то непонятная херня…
– А развязки нет даже в голове режиссера…
– И еще немного скрытого ужаса.
– Не понял?
– Комната мертвого брата.
– Какая комната?
– У них, там, на втором этаже. Я в ней случайно заснул.
– Да ты что? – коротко стриженые волосы на голове Будилова встали дыбом.
– Ужас нечеловеческий…
– Смотри! – Будилов показал рукой на строения у железной дороги.
– Что они там делают?
– Похоже, они поджидают нас.
– Странно.
– Вероятно, хотят отобрать ключ от квартиры.
– Но там же мои картины и вещи!
– Посмотрим.
Карин с папой ждали нас у машины, припаркованной перед платформой для электричек.
– Вот, – сказал папа, вынимая несколько тысячешиллинговых купюр.
– Здесь пять тысяч шиллингов. Только что из банкомата. Пусть берет и уезжает обратно! Пообещай мне, Владимир, что завтра утром ты посадишь его на поезд!
– Это приданое, – осклабилась Карин. – Но не безвозмездно. Я возьму себе одну из его картин.
Я перевел. Будилов вздохнул, аккуратно пересчитал деньги и неторопливо запихнул купюры во внутренний карман пиджака.
– Только завтра у нас есть еще одно дело, которое нельзя отложить. Я посажу его на поезд послезавтра.
– Хорошо, – согласился папа.
– Пять тысяч шиллингов – это сколько на баксы? – поинтересовался
Будилов.
– Примерно четыреста долларов, – сказал я.
– Хорошо, – сказал Будилов.
– Только не забудь отдать мне картину, – заволновалась Карин.
– Не переживай, я их обратно не повезу, оставлю в Вене, – успокоил ее Будилов. – Сможешь выбрать ту, которая больше понравится.
– Ты оставишь картины в Вене? Но только не в моей квартире. В моей квартире ничего не оставляй!
– Ладно…
– Картины останутся у меня, – сказал я.
– Ключ оставь на столе, а дверь захлопни.
– Не переживай.
– Счастливого пути!
– Я теперь не знаю, когда я приеду в Австрию в следующий раз, но я хочу, чтобы ты к тому времени сделала срущего Моцарта, – задумчиво произнес Будилов, пристально глядя Карин в глаза.
При слове "Моцарт" папа Карин испуганно поежился и вздрогнул.
– Мы поедем, – сказал он.
– Всего доброго!
– Надеюсь, вы поймете меня правильно.
– Нет проблем.
Они залезли в машину и укатили.
– Надо купить алкоголя, – констатировал Будилов.
– Тебе крупно повезло, – оставляя без комментариев его реплику, заметил я. – В том, что ты получил приданое, но без Карин.
– Попомни мои слова, – отмахнулся Будилов. – Она когда-нибудь все же сделает срущего Моцарта и сразу станет ужасно знаменитой!
Я соврал, сказав папе Карин, что у нас еще имеется некое дело.
Никакого дела у нас не было. Просто я хотел оттянуть время, чтобы проводить Будилова без спешки и суеты.
– Давай устроим отвальную, – предложил Будилов. – Деньги есть, купим вина и пригласим баб.
– Да, я могу позвать Бланку и попросить, чтобы она привела с собой кого-нибудь для тебя. У них в квартире полно девок. А еще я хотел познакомить тебя с Юрой. Он – бывший шахматист, переквалифицировавшийся в карточного шулера.
– Конечно, зови всех, кого хочешь! Гулять, так гулять! Главное, чтобы на дорогу хоть что-нибудь осталось…
Юра пришел раньше всех прочих гостей и вдруг неожиданно заинтересовался картинами, вывешенными нами для украшения вечеринки на безличные белые стены каринской квартиры, по дизайну сильно смахивающей на больничный бокс. Квартира неожиданно ожила и заиграла. Он расхаживал от картины к картине, пристально разглядывая каждую и что-то насвистывая себе под нос.
– Неплохие работы, – похвалил Юра.
– Покупай, – сказал Будилов.
– Сейчас нет денег…
Юра уселся в кресло и понуро уставился в стакан.
– Как дела с Клавкой?
– Мне кажется, она не поверила, что я психиатр.
– Проклятье! Только этого и не доставало! Ты в этом уверен?