Тут мне позвонила Гайка – моя знакомая немка, которую так в действительности звали. Такое вот немецкое имя! Правда, по-немецки начинается оно буквой "х", а не "г", но на русский язык транслитерируется буквой "г", согласно правилу, что начальная буква
"х" во всех именах собственных иностранного происхождения должна передаваться буквой "г". Например – Гамбург, Гессе, Гейне, гер, гомосексуалист, гомик…
Хотя, на самом деле, должно было бы быть – Хамбург, Хессе, Хейне, хер, хомосексуалист и хомик…
Данное правило кажется мне неправильным, поэтому я его иногда игнорирую, по крайней мере в таких словах как "хер" и "хомик". В случае же с Гайкой я прилежно следовал правилам русского языка и русского этикета, время от времени накручивая ее себе на болт.
Похоже, она звонила именно за этим.
– Я испекла очень вкусное печенье с травой, потому что знаю, что ты не куришь, хочу подарить тебе невыносимый кайф, – интригующе прошептала она в трубку. – Ты хочешь попробовать?
– Хочу. Мы сейчас с Мельниковым пьем водку. Подъезжай!
– Ой, с водкой это будет не очень хорошо…
– Ты думаешь?
– Я в этом уверена.
– Ну и что?
– Ладно, сейчас подъеду.
Через полчаса она привезла нам целый пакет еще теплого, пахнущего канабисом печенья. Выращиванием травы занимался ее друг Горст вместе с корреспондентом НТВ в Австрии Максом Сушкиным. На пару с российским тележурналистом, у которого он числился оператором, он снимал не репортажи о событиях в Вене, а одну из двух квартир на последнем этаже небольшого дома окраине города. В другой – жила семья Сушкина. На плоской крыше над их квартирами они разбили целую плантацию, где выращивали различные сорта конопли.
– О, прянички! – обрадовался Андрюша, и его правая рука с птичьим безымянным пальцем, похожим на коготь динозавра, была у него такая патология – один из пальцев руки, доставшийся в наследство от далеких предков, был наделен страшным, острым, как нож, ногтем, потянулась к печенью.
Говорят, такое бывает. У некоторых людей якобы даже растут хвосты. Некоторые рождаются с волчьей пастью. Мой одесский приятель
Витя Француз по его утверждениям родился с копытами, которые ему потом ампутировали врачи.
– Эти прянички с травой! Много не ежьте, тем более под водку!
Одного-двух хватит, – предупредила Гайка.
Но Мельников не слушал, пожирая печенье со скоростью голодной собаки.
Посидев с нами минут двадцать, Гайка ушла, очевидно, поняв по моему состоянию, что на накручивание на болт в этот вечер вряд ли можно рассчитывать.
Когда же пришла фрау Мельников, хер Мельников меня уже уговорил.
Я был согласен закупиться в полцены на его кредитную карточку. Сам он уже был в неадеквате – глаза его закатились, из приоткрытого рта лезла зеленоватая пена, а ястребиный коготь на правой руке впился в стол, сняв с полированной поверхности глубокую тридцатисантиметровую стружку.
– Андрюша опять перебрал, – вздохнула Ирочка, с умилением глядя на охуевшего от алкоголя и травы супруга.
– Но он мне все объяснил, я согласен, – сказал я. – Завтра мы пойдем делать шопинг, а затем я отдам ему половину суммы.
– Нет, Володя, так не пойдет! – категорически заявила мне фрау
Мельников. – Никаких потом! Или ты сейчас дашь мне деньги вперед, или же Андрюша никуда с тобой не пойдет!
– Вы что, мне не доверяете?
– Кажется, я тебе ясно сказала.
– Хорошо, мы можем пойти к банкомату и я что-нибудь сниму.
– Что-нибудь нам не надо! Из-за незначительных сумм Андрюша даже не станет париться. Сними десять тысяч!
– Десять тысяч я снять не могу, у меня дневной лимит – пять.
– Ладно, снимай пять!
Оставив Андрюшу корчиться в судорогах, мы пошли к банкомату, и я снял и отдал ей пять тысяч. Она взяла деньги и вернулась в галерею, а я пошел домой. Голова у меня кружилась, повсюду чудились странные глюки. При том при всем, что я съел всего два печенья.
Когда я позвонил на следующий день, чтобы договориться о шопинге, я узнал следующие подробности – оказывается, когда она вернулась назад, он валялся на мерзлой земле в заднем дворе и грыз кусок оставшегося от гробовщика гранита. Почуяв неладное, она вызвала
Скорую Помощь. Бутылку с остатками водки она захватила с собой, требуя немедленной экспертизы отравленного напитка. В госпитале
Андрюшу увезли в реанимационное отделение, а водку забрали в лабораторию.
Фрау Мельников плакала и молилась Богу, хотя, воспитанная в партийной семье атеистов, в Бога не верила. Когда к ней вышел доктор, она с надеждой простерла к нему руки.
– Он будет жить? – вопрошала она, обливаясь слезами.
– Жить? Будет, будет! – уверенно сказал доктор.
– А ему очень плохо?
– Это вам плохо, а ему – хорошо!
– Я вас не понимаю! – восклицала несчастная. – А водка? Вы обнаружили в ней яд? Каковы результаты анализа?
– Водка нормальная. Зато анализ крови вашего мужа кое о чем говорит…
Она ничего не поняла. Мельникова оставили на ночь в больнице, отпустив домой только на следующее утро. Мы пошли с ним за покупками, но не смогли отоварить всю сумму за один раз, поскольку его сильно мутило.
Придя домой, он застал сына Гошу и жену на рогах – они, ничего не подозревая, сожрали остатки печенья с чаем. Но Скорую Помощь он вызывать не стал, объяснив Ирочке что к чему. Через несколько дней им прислали счет за больницу, поскольку медицинская страховка не брала на себя расходы, связанные с последствиями употребления наркотиков.
Во всем они обвинили меня. Остаток суммы мне так и не отоварили, под предлогом того, что я будто бы причинил им материальный и моральный ущерб.
Вот как все было на самом деле. И если и винить кого-либо в этой ситуации, то тогда уж Гайку, хотя ее вины там тоже не было, поскольку она предупреждала.
В рассказах же Андрюши и Ирочки, которые они усердно распространяли по Вене, все выглядело абсолютно по-другому, да и хуй с ними и с их шопингами, родственниками, бабками, кредитными картами, галереями и т.д. Среди новых русских я почти не встречал приличных людей. Как правило, это были люди-уроды…
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Рожденные голыми. Новый конфликт. Предложение Гейгера.
Будилову повезло, он уезжал, так и не встретив Карин, что было чудо, словно бы в монастыре, когда он бросил пить и исповедался
Преподобному, а затем причастился, его взял под свое крыло ангел-хранитель, уберегший его от прыщавой австрийской фурии и наградивший доброй, пиздатой датчанкой Элизабет.
Он выглядел помолодевшим, отъевшимся и наебаным впрок, хотя, конечно, впрок не наебешься. Я обнял старого друга и пожелал ему счастливой дороги. Было немного грустно. Следующий перформанс был запланирован на полночь. Надо было идти за кулисы. В гримерке уже сидели голые девки, подкрашивая себе морды лица. Я снял штаны и похлопал головкой члена по хорошенькой головке маленькой Софи Поляк, подводившей помадой пухлые губки, сидя на пуфике.
– Владимир, – услышал я у себя за спиной голос Клавдии. – Вашего выхода не будет!
– Как это понимать? – остолбенел я.
– Публика уже танцует, не стоит их прерывать.
– Как это не стоит? Еще как стоит!
– Я думаю, было достаточно эпатажа. Хватит!
– Ничего не хватит! Мы будем делать то, что запланировали и за что уже получили деньги!
– Я скажу, чтобы вас не пускали!
– Пусть только попробуют! Нас могут не выпустить на сцену, но нас не смогут одеть, мы выскочим голыми на улицу, и будем там бегать! По морозу! По снегу! И будем читать стихи! Человек рождается голым, и этого тебе не изменить!
– Я вам запрещаю, – сказала Клавдия.
– А мы тебя не послушаемся.
– Ладно, увидим.
– Кстати, как нам сделать так, чтобы ди-джеи на время нашего перформанса остановили музыку?
– Музыку они останавливать не будут.
– Клавдия, мы выйдем на сцену через десять минут в любом случае, даже если ты станешь собственноручно удерживать меня за хуй! Скажи ди-джеям, чтобы они сделали паузу.