Когда Тёмке становится легче, Лёня дает ему салфетку, и тот вытирает глаза и смачно сморкается. Долго сворачивает салфетку как можно аккуратнее, потом кидает в мусорку, и она попадает внутрь.
Мы наблюдаем за пустующими путями, с которых только что ушел поезд. Без Тёмки.
– Жаль, деньги за билет уже не вернешь, – говорит Лёнька.
– А не было никакого билета, – отвечает Тёмка.
– Так ты не собирался никуда уезжать?
– Я не знаю…
Лёнька начинает улыбаться и вдруг, взлохматив кудри друга, прижимает его к себе, утыкаясь щекой в его голову.
– Ну и напугал же ты нас! Больше никогда так не делай.
Тёмка вяло тянет улыбку, но она получается кислой из-за опущенных уголков губ. Обычный Тёмка уже бы громко возмущался, что Лёнька испортил ему прическу, что он не хочет с ним обниматься и что лучше обниматься будет с девчонкой. Странно видеть его таким подавленным и тихим.
– Тём, прости, что не заметил, как тебе плохо, – слова даются нелегко, будто говорю не со старым другом, а с кем-то новым. – Я слишком увлекся Зорей…
– Да еще бы ты ей не увлекся, – бурчит Тёмка, но не обиженно, а ворчливо. – Береги ее, Берёза. Не каждая девочка готова мне отказать!
– О-о, узнаю Коршуна, – начинаю дразниться и улыбаться.
У нас с ним лесные фамилии. Я Берёзин, а Тёмку все зовут Коршуном, хотя на самом деле его фамилия Ко́рсун. И только Лёнька отделился от нашего дуэта. Он Новиков.
– Спасибо, ребята, – негромко говорит Тёмка. – И простите, что заставил волноваться. Сам не знаю, че психанул? Невыносимо было. Хотелось кричать. Еще с Русланом обсуждал, каково это жить с одним родителем. Сказал, ничего хорошего.
– Ну, у него маленькая сестра и больная мама. У тебя такого нет.
– Да, у меня старшая, заноза в заднице, и мама, которая только и делает, что с отцом ругается. Я все не мог дождаться лета, когда мы наконец уедем. Только выдохнул, думал, к осени все наладится, она мне сообщение про развод прислала.
– Тёмыч, давай устроим братский день? – предлагаю я.
– Хорошая идея, – кивает Лёнька.
– Что бы ты хотел сделать?
– Сегодня? Ничего. Просто лежать в кровати и пялиться в потолок.
– Так чего же мы ждем? – я встаю, беря его за руку, и тяну за собой. Тёмка устало смотрит на меня. – Пойдем скорее. Иначе кровать без тебя не справится.
Он нехотя поднимается и тянется за вещами. Их перехватывает Лёнька.
– Иди, я понесу, – говорит он.
Тёмка кивает, и всю дорогу до дома идет, погруженный в свои мысли.
Мы лежим втроем каждый в своей кровати и молчим. Тёмка впервые так глубоко раскрыл свои чувства, и теперь я боюсь лишний раз их ранить. Но и молчать все время тоже нельзя. Поэтому мы с Лёнькой начинаем действовать, словно сговорившись. Сначала Лёнька уходит за продуктами, потом я роюсь в бабушкиных закромах чаев и настоек.
– Зинаида Семеновна, я блины испеку, а после ужина все помою, – говорит Лёня.
– О, Лёнечка, можешь не переживать! Ты нас накормишь, а я все уберу.
– Нет-нет, я кухню испачкаю, мне и убираться, – шутливо отвечает Лёнька.
Иногда мне кажется, что он старше нас с Тёмкой на пару десятков лет. Головой точно, даже если тело все еще подростковое.
– Бабуль, а помнишь у тебя проблемы со сном были, – спрашиваю я. – Можешь сказать, какие травы пила?
– Могу, конечно, а что? Плохо спится?
– Тёма нервничает, хочу помочь ему успокоиться, – сообщаю негромко.
Бабуля подходит ближе и, протянув руку рядом со мной, ловко извлекает пакетики-пирамиды с засушенными цветами.
– Вот, ромашковый чай завари. Расслабляет, – советует бабушка. – Только убедись, что у Тёмочки нет аллергии.
– Я думал, что на траву ее не бывает.
– Ой, Сенечка, на что только сейчас у людей не бывает аллергии!
Пока Лёнька возится с тестом и печет блины, надев бабушкин розовый фартук, я возвращаюсь в комнату. Поднимаюсь по лестнице к койке Тёмки и смотрю на него. Он, как и говорил, лежит и смотрит в потолок.
– Тём.
– А?
– Хочешь еще поговорить? – забираюсь на его кровать и нагло сажусь спиной к его ногам, вытянув свои к краю.
– О чем?
– О своих чувствах и разводе родителей.
– Не особо.
– Почему?
– Не хочу снова реветь. И так расплакался перед вами двумя, как позорник.
– Все люди плачут.
– Нет, все бабы плачут, а я не баба.
– Тём, плачут все, кому больно. И не зови женщин бабами.
– Почему? – Тёмка вперивает в меня колючий взгляд.
– Ну вот Зоря, например, какая же она баба?
– Не доросла еще, – усмехается Тёмка.
Вот ведь вредина.
– Тём, я тоже в тот раз плакал.
– Ты? – он удивленно вскидывает брови. – А ты-то че плакал?
– Потому что ты меня задел.
– Я? Как это?
– Когда давил на меня из-за того, что я пошел с Зорей.
Тёмка сужает глаза, но ничего не говорит, давая мне высказаться.
– Я боялся рассказать тебе о своих чувствах к Зоре, потому что ты сказал, что я не дорос. И опасался, что ты начнешь надо мной смеяться.
– Я же всегда над вами двумя угараю, – замечает Тёмка.
– Мне было неприятно. У меня впервые… бабочки в животе, – прикладываю ладонь к животу. Становится спокойнее. – Когда я вижу Зорю, не могу думать ни о ком другом. Она, как звезда в небе, что сияет ярче остальных. И я вижу только ее. Понимаешь?
– Понимаю…
Я поворачиваюсь к Тёмке и смотрю на него в недоумении. Я спросил, не подумав, но откуда он может знать? Он что, тоже в Зорю влюблен?!
Заметив мой взгляд, он негромко смеется.
– Да забей, не нужна мне твоя Зорька. Вы хоть целовались уже?
Начинаю краснеть и зажиматься. Почему-то не хочется рассказывать обо всем даже лучшим друзьям. Будто наши отношения с Зорей – это такая тайна, которую другим пока открывать не стоит.
– Не скажу.
– Вот как? – Тёмка садится, грозно глядя на меня почти впритык. – А я вот собирался тебе каждую мелочь расписать после своего первого поцелуя!
Не успеваю я возразить, как он накидывается на меня и беспощадно щекочет. Я заваливаюсь на кровать, изворачиваюсь и хохочу, пытаясь отбиться от его рук. Тёмка тоже начинает улыбаться, и мне становится легче. Вот таким он должен быть всегда: улыбчивым, дурашливым и чуточку вредным. Самим собой.
– Ты его так запытаешь, – с лестницы у кровати к нам заглядывает Лёнька.
– У нас важное дело, отстань, – парирует Тёмка, не прекращая меня щекотать.
– Лё-ё-ёнь, спаса-а-ай! – задыхаясь между смешками прошу я.
– Я блины испек, пойдемте поедим.
– Я думал, ты шутишь, – не верит Тёмка, но щекотать перестает.
Лёнька усмехается.
– Когда я шучу, ты шуток не понимаешь.
– Эй, я не тупой! – возмущается Тёмка.
Лёнька показывает ему язык и быстро спускается с лестницы. Тёмка кидается за ним, и они убегают из комнаты. Я лежу, переводя дух. Хорошо, когда рядом есть друзья. С ними и горести, и радости переживаются полноценно.
Наконец мы собираемся за одним столом. Лёнька и бабушка расставили розетки с разными видами варенья. Блины получились золотистыми, аппетитными и крупнее обычного.
– Купила в этом году сковородку побольше да все руки не доходили попробовать. Вот Лёнечка первым красоту-то напек, – восхищается бабуля.
– Щас сфоткаю, – Тёмка встает, вытягивает руки над столом и делает снимок блинов. – Буду потом всем показывать, что Лёнька у нас спец по блинам.
– Эй, не надо! – на лице Лёни отражается ужас. – Я не хочу печь блины для всего класса!
Мы смеемся и разбираем свежие блинчики каждый в свою тарелку. Я беру малиновое варенье, Тёмка налегает на абрикосовое, а Лёнька обожает смородиновое.
– У тебя золотые ручки, Лёнечка, – хвалит его бабушка. – Очень вкусные блинчики.
– И сытные, – присоединяется дед. – Радует меня, что ты таким умельцем растешь. Вот бы еще Сеня тоже готовить научился, – он косится на меня и подмигивает.
– А я уже начал! – ляпаю, не подумав.
Друзья и дед смотрят на меня в ожидании. И тут дедушка начинает хитро улыбаться. Осознав, что он понял, о чем я, едва заметно качаю головой, мысленно умоляя его не раскрывать мой маленький секрет.
– Сеня, – зовет Тёмка. – Залить лапшу быстрого приготовления – не равно начать учиться готовить!
Все, в том числе и я, начинают смеяться, и напряжение падает.