Нянчиться со мной было некому. Меня навязали моему двоюродному брату Феликсу, Полиному сыну, и его одногодку Валентину – маминому двоюродному брату – сыну сестры деда – Анны. Оба были старше меня на восемь-девять лет. Я была толстой рахитичной девочкой. Мама завела козу, и я утром и вечером выпивала по кружке парного козьего молока. Коза была нашей спасительницей. Возиться со мной мальчишкам было в тягость, но деться-то было некуда! Они и таскали меня, толстуху, повсюду с собой. Играя в городки, сажали рядом с городками, чтоб на виду была. Городошные биты со свистом летели мимо моей головы, чудом её не задевая. Случалось, ставили меня босыми ногами в свежую коровью лепешку – пусть девочка погреется. У меня был рахит, и ноги, которые впоследствии выправились, тогда были такими кривыми, что Фелька, поставив меня, на спор пролезал между ними. Мальчишки тайком курили.
– Я скажу, что вы курили-и-и…
– Скажешь – сожжём!!!
Словом, методы воспитания, о которых они много позже сами весело рассказывали мне, гуманностью не грешили. Мальчишки учили меня петь вологодские частушки, в основном матерные. Я их распевала, ковыляя по деревне на кривых рахитичных ногах. Единственной приличной была такая частушка:
Зарезали сапожничка,
В канавушке лёжи-и-ит.
Эх, жалко его молодости –
Не дали пожи-и-ить!
Пела очень прочувственно – до слёз было жаль молодого сапожничка!
В нескольких километрах от Боброва начинается большое клюквенное болото и тянется на десятки километров. Когда поспевала клюква, за ней съезжались даже из других областей. Во время войны мама, чтобы заработать немного денег, нагружённая корзинами с клюквой, ездила продавать её в Ярославскую область. Денег на билет не было. Ехала, стоя на подножке вагона и уцепившись за поручень, благо что в вагонах того времени подножки были не внутри вагона, как сейчас, а выступали по его бокам. Ехать приходилось несколько часов, стоя на холодном, пронизывающем до костей ветру, крепко держась за поручень, чтоб не свалиться с мчащегося поезда, держа при этом тяжеленную корзину с клюквой. После такого путешествия болело всё тело.
Боброво. Мама с Лией на руках. Стоят Полина (мамина старшая сестра) с сыном Феликсом. 1942 год
В войну деревня жила впроголодь, но как-то выживала. Настоящий голод пришёл в 1947 году. Тогда съели всю крапиву, а лебеда была чуть ли не лакомством. Спасала только корова. Траву толкли, заливали молоком и ели. Несколько человек в округе умерли от того, что наелись древесной муки, из которой делали столярный клей.
Соседка, которая в войну работала формовщицей в Вологде, рассказывала: «Когда отменили продовольственные карточки, мы с девчонками побежали в магазин и накупили чёрного хлеба. Сели в общежитии за стол, ели чёрный хлеб, макая его в соль и запивая кипятком. Плакали от счастья.
Неужели мы, девчонки, дожили до такого времени, что можем вдоволь поесть хлеба!»
Возвращение в Полярный
К этому времени нас с мамой в деревне уже не было. Мы вернулись в Полярный сразу после окончания войны. С этого времени я себя и помню. Первым моим воспоминанием было воспоминание о том, как меня несёт под мышкой высокий мужчина в чёрном флотском кителе. В другой руке у него чемодан. Он несёт меня по пришвартованным друг к другу катерам, между бортами которых колышется свинцового цвета вода. Палубы катеров качаются. Он перешагивает через леера. Боюсь, что он меня выронит и я упаду в воду. Спустя много-много лет я рассказала об этом маме, думая, что это мои детские фантазии. Оказалось, нет. Это был знакомый отца, а впоследствии наш сосед – мичман Барболин.
Много позже я узнала, что отец, пока мы были в эвакуации, сошёлся с какой-то женщиной в Мурманске. Она родила девочку. А тут мы приехали, и отцу пришлось выбирать. Выбрал нас с мамой. Мама поставила условие, чтобы он никоим образом не общался с той женщиной и её дочкой, материально не помогал им. Мне кажется, он не очень строго выполнял это условие. Мама в конце жизни, когда отца уже давно не было в живых, сокрушалась, зачем она тогда поставила такое условие. Считала это своим грехом, за который впоследствии пришлось расплачиваться мне – воспитывать чужого ребёнка. У моего мужа была дочь от первого брака, которая росла в нашей семье.