Клавдия была фельдшером. Для нужд квартирного туалета приносила с работы старые журналы «Акушерство и гинекология». Надо ли говорить, какое это занимательное чтиво для девочки-подростка! Из туалета меня приходилось извлекать мольбами страждущих жильцов.
У Ивана Гришко и Григория Ананьина были две общие страсти: шахматы и рыбалка. Вечерами на кухне они сражались в шахматы. Страсти особенно разгорались во время шахматных чемпионатов. Они следили за ними по радио и разыгрывали все партии. На рыбалку ходили далеко на озёра и реки. (Там в озёрах водится исключительно красная рыба: кумжа, голец.) Однажды Иван поймал сёмгу длиной около двух метров. Икры из неё было полный эмалированный таз! Ивану пришлось тащить эту рыбину и Ананьина, который по дороге лишился сил. Как сказал мой отец, недолюбливавший Ананьина, – видимо, от расстройства, что не он поймал.
Ссор между соседями никогда не было, но и особой дружбы не наблюдалось. Видимо, сказывалось то, что Ананьин, Антонина Тютерина и мой отец были сослуживцами и между ними, надо думать, были конкурентные отношения. Мои родители дружили с соседями снизу – тётей Машей и дядей Лёшей, тихой немолодой бездетной парой. Дядя Лёша работал наборщиком в районной типографии. Он носил очки с такими толстенными стеклами, что глаза казались выпученными, как у рака. Поужинав, дядя Лёша брал в руки отливающий зелёным перламутром аккордеон. Склонив на него свою полуседую голову, почти со слезами на своих выпученных глазах, дядя Лёша на самом верхнем регистре играл одно и то же – «По диким степям Забайкалья…». От этого надсадного писка, доносившегося снизу каждый вечер, некуда было спрятаться.
Соседями через стенку, с которыми тоже дружила наша семья, были Дита и Валера – молодая супружеская пара. Валера был армейским офицером, а Дита – домохозяйка. Он был высокий, худощавый блондин, а Дита – невысокого роста, полная красивая армянка, с большими выразительными карими глазами, вьющимися чёрными, как смоль, волосами. Она замечательно пела. Валера увлекался фотографией, неплохо рисовал, вышивал картины. Нитки накладывал как мазки краски. Эти картины можно было смотреть только издалека. Их маленький сын Юра, с такими же, как у мамы, тёмными глазами и волосами, разговаривал с мамой на армянском, а с отцом – на русском языке. Если он обращался к Дите на русском, она говорила: «Не понимаю». И не понимала до тех пор, пока он не спрашивал на армянском. Дита была родом с Северного Кавказа. Поступила учиться на факультет иностранных языков в университет в Петрозаводске, где и познакомилась с Валерой, который там служил. Они поженились, Валеру перевели служить в Полярный, и Дита на третьем курсе бросила институт. Она с удовольствием занималась со мной английским, но чаще на занятиях мы просто болтали обо всём.
В то время в нашей жизни большое место занимало радио. По радио слушали концерты, следили за футбольными и шахматными матчами, ну и, конечно, за новостями. По радио разучивали новые песни. Была специальная передача. Мама записывала песни, потом репетировала их с соседкой по площадке, Клавой Дворяниновой, чтобы к очередному праздничному застолью у компании был обновлённый репертуар. Застолья… Коронное блюдо – холодец, потом пирог с рыбой, винегрет, селёдка, солёные грибы, квашеная капуста, колбаса, сыр. Никаких горячих блюд не подавали. Десерта тоже. Во время застолий при нехитрой закуске много пели, танцевали, плясали.
По радио часто передавали театральные спектакли и радиопостановки, концерты симфонической музыки, читали литературные произведения. Радио несло образовательную и культурно-просветительную функцию. Помню прямую трансляцию первого концерта Лидии Руслановой после её возвращения из лагеря и долгую-долгую обвальную овацию. Были передачи «Театр у микрофона», «Клуб знаменитых капитанов». При звуках песни знаменитых капитанов («Все мы капитаны – каждый знаменит!») у меня радостно замирало сердце от предвкушения встречи с любимыми артистами. Голоса артистов Литвинова, Сперантовой были сразу узнаваемы. Я до сих пор люблю радиопостановки, только их теперь редко услышишь.
Надо сказать, что в бараках, да и в домах, где мы потом жили, было чисто. Уборщиц не было – убирались сами. В бараках каждая семья мыла коридор напротив своей двери, лестницы и общий коридор ежедневно подметали, а в субботу мыли по очереди. При этом каждая хозяйка считала своим долгом отмыть затоптанные за неделю до черноты деревянные некрашеные лестницу и коридор до белого состояния: тёрли, надев галошу, веником с крупным песком (дресвой), отмывали водой со стиральной содой. Все знали, чья очередь мыть, и старались, в буквальном смысле, не ударить в грязь лицом. Как правило, чисто было и в комнатах, где на подоконниках в старых, с прохудившимся дном кастрюлях росли цветы. Весной их обязательно пересаживали в свежую землю, брали друг у друга отростки. Не все и давали. Особенно редкими не всегда делились.