Воробьёв был милиционером. Жил он тут же, на Советской. Высокий, худой, лет тридцати с небольшим. Вечерами мы с криками носились по Советской, но, завидев вдалеке долговязую фигуру в синей милицейской шинели, с воплем «Воробей идёт!» разбегались в разные стороны прятаться. Если Воробьёву удавалось настигнуть жертву, он её тряс, чтобы вытрясти из неё адрес и отвести к родителям, которым делал внушение. Однажды, как обычно, разогнав нас, он ушёл к себе. Мы вылезли из своих щелей и, не теряя бдительности, продолжали играть. Вечер был такой тёплый и солнечный! Домой идти совсем не хотелось. Потом, конечно, разошлись по домам, а утром увидели у подъезда дома, в котором жил милиционер, толпу народа. По её виду можно было понять, что произошло что-то нехорошее. Оказалось, той солнечной ночью Воробьёв застрелился! У нас даже возникло чувство вины – уж не мы ли его довели до самоубийства? Поначалу после его смерти казалось, что вот теперь наступила полная воля, гуляй не хочу, никто гонять не будет, но скоро ощутили, что Воробьёва нам не хватает. Из нашей вечерней жизни ушли ощущение опасности и риск быть пойманным. И стало скучновато.
Лето на севере – прекрасная пора. Собравшись компанией, мы ходили в сопки за ягодами и грибами. В сопках растёт черника и брусника, на болотах – морошка и голубика. Во мху полно подосиновиков, подберёзовиков, сыроежек, волнушек. Сопки покрыты стелющимся хвойным кустарником с мелкими иголками, усыпанным чёрными сладковатыми ягодами. Мы называли эти ягоды вороникой. Правильное их название – вероника. У вероники довольно жёсткая кожица и мелкие семена внутри. Но когда хотелось пить, то эти ягоды очень хорошо утоляли жажду.
Пожуёшь их, а кожицу с семенами выплюнешь. Для других целей веронику не собирали.
Первой поспевала морошка. Сочная янтарная ягода, как будто солнцем налита! Говорят, любимая ягода Александра Сергеевича Пушкина. Морошку засыпáли сахарным песком или варили из неё варенье. Я её люблю до сих пор. За ней ходили на болота рядом с Горячими Ручьями – место в трёх километрах от города. Там находилось какое-то военное подразделение. В те времена в Горячих Ручьях стояло несколько финских домиков, в которых жили военные со своими семьями. Ребята-школьники каждый день пешком ходили в школу, а это было не меньше пяти километров в одну сторону.
Самая крупная морошка росла на болоте, которое во время войны было заминировано на случай возможного наступления немцев. Заминировать гранитные сопки невозможно, а болота – вполне. Немцы до Полярного не дошли, они вообще на Севере не смогли продвинуться вглубь нашей территории. Минные поля после войны разминировали, но рассказывали, что сразу после войны бывали случаи, когда грибники подрывались на минах. От тех времён вокруг болота осталась колючая проволока, в которой были сделаны проходы, и на ней – проржавевшая табличка «Опасно! Мины!». Попадались полуразрушенные остовы огромных авиационных бомб. Ходить по болоту было страшновато. Прыгаешь на кочку, а внутри всё замирает и холодно от мысли, что вот сейчас взлетишь вместе с ней на воздух. Так со страхом в душе и собираешь морошку. Когда, покидая болото, выходили за колючую проволоку, во мне как будто скрученная пружина разжималась. Думаю, такое ощущение было у всех ребят, хотя в этом не признавались. На обратном пути нас охватывало бурное веселье – видимо, оттого, что мы живы и с ягодами.
Летом тёплыми считались дни, когда можно было снять пальто, куртку и остаться в костюме или шерстяной кофте. Редко выпадали жаркие дни с температурой 20–25 градусов. Тогда обнажались для загара бледные до синевы тела северян. В черте года были озёра с чистой, прозрачной водой. В жаркие дни народ спешил к ним – окунуться. Вода в них была холоднющая! Для тех, кто пытался их переплыть, это кончалось трагически – тонули.
Летний отдых
Обычно летом детей в городе оставалось мало – все, кто мог, уезжал на время отпуска куда-нибудь южнее. Четыре года подряд наша семья ездила отдыхать на Украину в Винницкую область. Первый раз мы поехали туда в 1950 году по совету соседа по бараку, офицера Миши Майстренко, к его тётке, Анисье Галушко, жившей в селе Рахны. Село оказалось большущим. В нём проживало около десяти тысяч человек. Приехав туда, до нужной нам Галушки добрались только на третьи сутки. Пока разбирались с родственными связями Миши Майстренко, переночевали по очереди у двух других Галушек. Анисья оказалась вдовой лет пятидесяти, страдающей ревматизмом. Её хата была обычной украинской хатой, белёной, под соломенной крышей. В ней было две комнаты: проходная кухня с русской печью и деревянным полом и большая горница с земляным полом. Анисья жила в кухне, а мы заняли горницу.