Плохая тема для размышлений на бумаге. Пожалуй, я просто не буду ни о чем писать.
Мне нужно тебя отпускать. Как в тот раз, когда ты вытребовала для себя полет в разрушенный дистрикт. Ты должна была это видеть, Китнисс, правда? Иногда я понимаю, зачем ты тревожишь свои старые раны.
Ты хочешь почувствовать себя живой.
Как обычно, ты пытаешься все от меня скрыть. От меня и от мамы. Теряешься в догадках, размышлениях, не можешь найти выхода, но никогда не просишь совета. Раньше меня просто обижало твое молчание, но теперь я борюсь за наши с тобой разговоры.
Иногда мне кажется, что в твоем лице я борюсь с отцом, который, пусть и любил меня, считал слишком слабой.
Я не слабая, Китнисс. Я видела так много крови из открытых ран после уничтожения дистрикта, что могу лишь удивляться своей способности засыпать по ночам. Развороченные животы, отсутствующие конечности не вызывают у меня паники, а заставляют думать быстрее. Думать и помогать. Спасать, в конце концов. Я и тебя хочу спасти. Хотя бы словами. Пусть в тайне ото всех, но мне ты должна доверять. Только мне одной, Китнисс.
Потому что мы больше не в двенадцатом дистрикте.
Потому что мы на войне, которую никто не объявлял.
Первая репетиция прошло плохо. Об этом мне рассказал Хеймитч. Неужели эти люди так глупы, что верят, будто из тебя получится послушная марионетка? Ты никогда не была марионеткой. Ты никогда ею не станешь.
Но мало кто из них это оценит, Китнисс.
Мне кажется, я буду полезной. Тебе, когда ты вновь захочешь поведать какой-то секрет. Или даже спросишь совета, ведь я хочу тебе помочь.
А еще я хочу помогать людям. Не в таких масштабах, как ты, но мне всегда будет, на кого равняться. Из меня может выйти хороший врач. После того, как ты рассказала мне о восьмом дистрикте, я не могу перестать об этом думать. Об убийстве тех, кто уже не был способен воевать.
Тебе кажется, что твои эмоции надежно запрятаны внутри. Ты ошибаешься, Китнисс. Ты не можешь заснуть по ночам, а, если и засыпаешь, тебе снятся кошмары. Я делаю вид, что ничего не происходит, что я ничего не понимаю. Это неправильно — то, что я оставляю тебя одну, но я боюсь, что мое вмешательство ты, как обычно, воспримешь неправильно.
Я не сдаюсь, Китнисс. Я хочу тебе помочь. Только ты почему-то не понимаешь этого.
Меня и Лютика спасает Гейл. И книгу, которую я захватила вместе с котом. Конечно, ты разозлилась на меня. Для тебя это всего лишь кот. Но я для кого-то всего лишь девочка, а только для тебя — Прим. Мы похожи, Китнисс. Быть может, даже больше, чем думаем.
Совсем не хочется писать о том, как мы пережили нападение на тринадцатый дистрикт. Я ничего не писала, пока мы были там, глубоко под землей. В конце концов, личный дневник не пишут тогда, когда находятся под постоянным наблюдением большого скопления людей. Теперь же я могу подумать о том, что в действительности случилось.
Ты поговорила со мной, Китнисс. И, пожалуй, в первый раз не стала лгать, что все хорошо. Ты рассказала мне о Пите, хотя прежде упоминала о нем очень редко, почти никогда. Я знала, что все не так просто. Я знала, что есть причина, по которой ты и Гейл не вместе. И да, я знала, что эта причина, пусть косвенно, касается Пита.
В темноте ты часто рассматриваешь красивую жемчужину. Я видела ее только пару раз, но теперь я уверена, что ее подарил Пит. Пит Мелларк, твой соперник по первым голодным играм, твой лже-возлюбленный, ставший чем-то большим. Ты ведь не задумывалась об этом, правда? О том, что он что-то значит для тебя?
Для тебя было бы неожиданностью, если бы я рассказала тебе, что с Питом мы очень хорошо общались все время с вашего возвращения с Арены и до Квартальной бойни? Он был один, он жил рядом. И он любил тебя. И был тобою предан. Такая странная ситуация, в которой мы сдружились. Такое забавное стечение жутких обстоятельств.
Но я не говорю тебе об этом, не время. Я говорю тебе о том, что, возможно, будет мучить тебя еще много дней. Его будут использовать против тебя, Китнисс. Им нужен Пит, чтобы уничтожить тебя.
Ты должна быть к этому готова.
Я тоже должна быть готова к этому.
В конце концов, из нас двоих я полюбила его раньше.
Личный дневник просто предназначен для раскрытия самых сокровенных тайн, не правда ли? Только я даже в личном дневнике не могу писать обо всем, что-то сдерживает меня, не дает словам оставаться на бумаге. Мне кажется порой, что-то, о чем не говорят и не пишут, не существует. Но я никогда не обманывала себя. Обманывать тебя теперь тоже бессмысленно.
Я пытаюсь понять, когда все это началось. Я пытаюсь убедить саму себя, что заблуждалась большую часть своей жизни в том, что способна любить. В конце концов, я — ребенок, не только в твоем понимании, я еще мала для взрослых чувств, я всего лишь играю в них. И все же, какая-то взрослая часть меня возражает против этого спасительного лепета. Потому что я знаю, когда все это началось.
Пит Мелларк всегда смотрел только на тебя. Сколько себя помню, после школы, когда мы шли домой, он незримо сопровождал нас. Я не знаю, почему ты никогда не видела его. Я не понимаю, почему я видела его, мне было совсем мало лет и мальчика, который сопровождал нас до дома после школы, я считала забавным.
Когда его имя прозвучало на 74 голодных играх, я потеряла не только тебя, Китнисс. Я знала, что вернуться сможет только один. А еще я знала, что он точно не захочет возвращаться.
Потому что он смотрел всегда только на тебя, Китнисс.
Мир рушится. Жизнь рушится. Ничто уже не будет прежним. Чтобы понять это, мне даже приходится шантажировать Плутарха Хевенсби, ведь больше я не могу оставаться в стороне от всего происходящего.
Пита вернули из Капитолия. Пит едва не убил тебя. И это — как раз то, что может сломать тебя, Китнисс. Самый счастливый день в твоей жизни превращается в самый страшный день. Пит ненавидит тебя. Пит ненавидит все, что с тобой связано. И, конечно же, ты опускаешь руки.
Я не виню тебя, Китнисс, правда. Я пытаюсь тебе помочь. Я пытаюсь тебя понять. Я пытаюсь. У меня получается, чаще всего. Но ты… ты даже не пытаешься. Предпочитаешь срываться в самоубийственные миссии, чтобы не слышать о том, как проваливается попытка за попыткой исцеления Пита от вживленных в его голову воспоминаний. Но все эти попытки предпринимает кто-то другой, а ты просто отворачиваешься и забываешься в очередном задании.
Это так похоже на тебя, Китнисс. Интересно, смогла бы ты так поступить, если бы на месте Пита оказалась я?
На помощь маме в больнице уходит много времени. Еще больше времени из оставшегося уходит на чтение всего, что я могу найти об охморе. На сон времени почти не остается, но, пока ты в смертельной опасности во Втором дистрикте, а Пит и не Пит вовсе, мне совсем не хочется спать. Мне хочется действовать.
К сожалению, вправить кости и зашить полосные раны проще, чем вылечить покалеченную память. Тем более, память человека, которого знаешь почти так же хорошо, как себя. Искаженное гримасой ненависти лицо Пита, учившего меня совсем недавно печь свой любимый хлеб, — вот настоящая пытка. Но я, по крайней мере, не сдаюсь.
Хоть кто-то из нас не должен сдаваться. Ради Пита.
Питу не становится лучше, но ведь для него толком и не делают ничего. Я могла бы стать той маленькой слабой девочкой, которую видел во мне отец, которую до сих пор чаще всего видишь ты. Никто бы не упрекнул меня за то, что я сдалась.
Но у меня нет права сдаться. У меня этого права никогда не было.
Это небольшой, но все-таки шанс. Я нашла его! И я достаточно убедительна перед всеми врачами тринадцатого дистрикта, чтобы они согласились, что это, пусть маленький и ненадежный, но все-таки шанс. Шанс на возвращение прежнего Пита. И этот шанс сработает. Я могу сегодня поспать немного больше. Особенно, если не буду думать, не убили ли тебя во Втором дистрикте за то время, что вы не выходили на связь.
Ты ранена. Но ты жива. И опять лежишь без сознания.
Когда-нибудь я стану сильной настолько, что перестану содрогаться от ужаса каждый раз, когда мне будут сообщать подобные новости. Когда-нибудь я стану сильной настолько, что без эмоций буду всматриваться в твое спокойное лицо в обрамлении проводов. Но тогда я перестану быть собой, а стану просто машиной для помощи людям.