Хочу коснуться его тела, пробежаться ладонями по мышцам, спуститься по напряженному прессу к его налитому кровью члену и сжать его в пальцах. Делаю несколько шагов к Цезару. Почему я должна отказываться от него и Маркуса? Из-за стыда. Перед кем?
И вот я уже стою перед Цезаром, всматриваясь в его голубые глаза, и порыкиваю с ним в унисон. Синхронно прерываемся, и он валит меня на траву, жадно въедаясь в рот. Разводит коленом ноги, скользящий толчок и я со стоном принимаю его на всю длину. От нового рывка в глазах темнеет, наши языки переплетаются, и я царапаю спину Цезара до крови.
Глубокие, грубые и резкие фрикции выбивают из меня стоны и крики. Из глубин ненасытного чрева поднимается волна спазмов, она обращается в пронизывающие судороги, которые срастаются с громким экстазом Цезара. Он заполняет меня до краев. Кроны над головой кружат в неистовом вихре, обращаются в одно пятно, которое взрывается и накрывает меня очередной вспышкой оргазма. По венам растекается густая истома, и обмякаю под Цезаром. Дышит он хрипло и прерывисто. Падает на спину рядом и спрашивает:
— Ты еще тут?
— Секс — лучший способ помириться, — отзывается Маркус, привалившись к стволу ели.
Я лишь выдыхаю в ответ. Маркус бесшумно подходит и ложится рядом. Пробегает пальцами по щеке и шее.
— Соня…
— Вас же двое… Точно… — переворачиваюсь на бок лицом к нему. — И тебе нужна порция?
— На твое усмотрение, — хитро улыбается. — Я только тебя поцелую.
— И удержишься? — удивленно шепчу я.
— Да, если ты меня не пожелаешь…
Целует. Нежно, неторопливо и глубоко. Затихающие спазмы обращаются в теплое и густое желание, которое оплетает мягкой паутиной внутренности. Маркус поглаживает бедро и закидывает ногу на себя, подхвати за колено.
— Тебя и на меня хватит, Соня…
Его шепот плавит мышцы и кости. Он берет меня, но иначе, чем Цезар. Медленно. Никуда не спешит, вглядывается в глаза и проникает сантиметр за сантиметром. Я открываю рот в тихом стоне.
— Не закрывай глаза, — выдыхает мне в губы.
Входит до основания, и я распахиваю ресницы. Чувствую жар его естества, которое распирает меня темным и жадным желанием. Выскальзывает, чтобы вновь войти под мой нетерпеливый стон.
— Останешься? — замирает и щурится.
— Что… — я недоуменно охаю и клокочу, — не останавливайся…
Медленно покидает мое лоно и вновь замирает:
— Останешься с нами?
— Маркус…
— Отвечай, Соня, — улыбается и поддевает кончиком языка мою верхнюю губу.
Я вся горю в лихорадке вожделения. Хочу вновь почувствовать Маркуса внутри и задохнуться от глубокого движения, которое расплавит меня удовольствием.
— Я не слышу…
— Останусь, — сипло и судорожно отвечаю я. — Останусь…
С глухим рыком прорывается в темные глубины моего желания. Ускоряется, награждает поцелуями, что походят на укусы, и мы срастаемся в единое целое в мощном всплеске экстаза. Душит в объятиях, шепчет на ухо, что мне некуда бежать и никто меня не отпустит.
— А ты хитрый, — вздыхает Цезар, когда валюсь на спину без сил.
— Теперь никуда не денется, — Маркус лениво поглаживает меня по бедру. — Да и не хочешь ты никуда бежать, Соня.
— Да убежишь с вами, — закрываю глаза.
— Нет, я не против, чтобы ты иногда бегала, — Цезар зевает. — Это заводит.
— Да это всех нас троих заводит, — сонно отзывается Маркус.
Хочу фыркнуть, но тогда я буду наглой лгуньей. Когда они кинулись за мной в лес, я почувствовала вместе с возмущением восторг. Я хотела, чтобы меня догнали и вернули.
— Как волчат назовем? — тихо спрашивает Маркус.
— Каких волчат? — шепчу я в ответ.
— Наших, Соня, — Цезар обнимает меня. — Со стопроцентной вероятностью кто-то из нас осчастливил тебя. Я делаю ставку на себя. Я же тут Альфа.
Эпилог
Четверняшки. Как вам такое? Два мальчика и две девочки. Живот у меня был непростительно огромным, а к родам я могла только на четырех лапах передвигаться, потому что человеческое тело было ужас каким неповоротливым. Зато какими были довольными Маркус и Цезар! Оба и отцы-молодцы!
Аделина.
Алина.
Дариус.
Элиас.
И все в отцов, пусть мы так и не определили, кто от кого. Драки, споры, ревность и рык. Они как только родились, уже все рычали. На гордых отцов, на бабулю, на уставшую и обескураженную мамулю, друг на друга. Они даже особо не плакали, потому что слезы обращались в недовольный и обиженный рык. Порычат, подползут, я их покормлю потискаю и опять по новой.